* * * Взрослым так и не став, покажусь-ка я белой вороной {260}. Если строить свой храм, так уж, ведомо, не на крови. С той поры как живу на земле неодухотворенной, я на ней прохожу одиночную школу любви. Там я радость познал, но бывала и смертная боль же, и отвечу ль в свой час на таинственный вызов Отца? В этой школе, поди, классов сто, а возможно, и больше, но последнего нет, как у вечности нету конца… С Украины в Россию уже не пробраться без пошлин — еле душу унес из враждой озабоченных лап. Кабы каждый из нас был подобьем и образом Божьим, то и вся наша жизнь этой радостной школой была б. Если было бы так! Но какие ж мы Божьи подобья? То ли Он подменен, то ль и думать о нем не хотим. Взрослым так и не став, я смотрю на людей исподлобья: видно, в школу любви ни единый из них не ходил. Обучение в ней не прошло без утрат и падений, без отчаянных вин, без стыда и без совести кар: знает только Отец, сколько я отвечал не по теме, сколько раз, малодушный, с уроков на волю тикал. Но лишь ею одной, что когда-то божественной мнили, для чьего торжества нет нигде ни границ, ни гробниц, нет, спасется не мир, но спасется единственный в мире, а ведь род-то людской и слагается из единиц. Ну и что за беда, если голос мой в мире не звонок? Взрослым так и не стал. Чем кажусь тебе, тем и зови. Вижу Божию высь. Там живут Иисус и ягненок. Дай мне помощь и свет, всемогущая школа любви. 1992 В днях, как в снах, безлюбовно тупящих, измотавших сердца суетой, можно ль жить, как живет одуванчик, то серебряный, то золотой? Хорошо, если пчелки напьются, когда дождик под корень протек, — только, как ты его ни напутствуй, он всего лишь минутный цветок. Знать не зная ни страсти, ни люти, он всего лишь трава среди трав, — ну а мы называемся люди и хотим человеческих прав. Коротка и случайна, как прихоть, наша жизнь, где не место уму. Норовишь через пропасти прыгать — так не ври хоть себе самому. Если к власти прорвутся фашисты, спрячусь в угол и письма сожгу, — незлобив одуванчик пушистый, а у родичей рыльца в пушку. Как поэт, на просторе зеленом он пред солнышком ясен и тих, повинуется Божьим законам и не губит себя и других. У того, кто сломает и слижет, светлым соком горча на губах, говорят, что он знает и слышит то, что чувствуют Моцарт и Бах. Ты его легкомыслья не высмей, что цветет меж проезжих дорог, потому что он несколько жизней проживает в единственный срок. Чтоб в отечестве дыры не штопать, Божий образ в себе не забыть, тем цветком на земле хорошо быть, человеком не хочется быть. Я ложусь на бессонный диванчик, слышу сговор звезды со звездой и живу, как живет одуванчик, то серебряный, то золотой. 1992 * * * История давеча вскрыла следы {262}Григория Саввича Сковороды, и правда воспряла из праха, что люди огадились в детском раю и рай променяли на волю свою, на землю корысти и страха. В бессмыслице жизни, что сами творим, дано ль нам пробиться к началам своим, — придет ли при жизни пора нам встрадаться в ту глубь, чей закон — доброта, где в рай всененужный раскрыты врата, — к прощенья пчелиным полянам? <1992> Мы выбрались полоть сорняк на огороде. В нас радуется плоть сочувственной природе. В сей миг с тобой, со мной по всей, поди, России спасаются землей семейства городские. Она еще сыра, по ней идешь, как в ластах, от дождика, с утра смочившего участок. Рубахи поснимав, в старании упорном выводим письмена — зеленые на черном. Расправившись с травой, сминаемой в охапку, пройдешь рядок-другой и очищаешь тяпку. Пекут лучи златы, прощенным рай распахнут, и влажные цветы — принюхаешься — пахнут. Так нам клянется тут день, поднебесно огнен, что не напрасен труд и с голоду не сдохнем… А низится зенит, замельтешили мошки, нам думы веселит цветение картошки. Я с ней сейчас живу в усилиях единых, цветущую ботву спасая от личинок. Никак не угляжу, — видать, не та сноровка, — где колорадский жук, где божия коровка… Меж тем, как я готов сослаться на усталость, непройденных рядов почти что не осталось. Садимся в закуток, как бабочка в свой саван, заправиться чуток шматками хлеба с салом. Доверившись Отцу, внимательному к людям, макаем лук в сольцу и мир вечерний любим. Всезначащ каждый жест, как будто жизнь решаем, и если жук не съест, то будем с урожаем. 1992 |
