Во всю сегодняшнюю жуть, в пустыни городские и днем шепчу: Россия, будь — и ночью: будь, Россия. Еще печаль во мне свежа и с болью не расстаться, что выбыл я, не уезжав, из твоего гражданства. Когда все сущее нищо и дни пустым-пустые, не знаю, есть ли ты еще, отечество, Россия. Почто ж валяешь дурака, не веришь в прорицанья, чтоб твоего издалека не взвиделось лица мне? И днем с огнем их не достать, повывелись давно в нас твоя «особенная стать», хваленая духовность. Изгложут голову и грудь хворобы возрастные, но я и днем: Россия, будь — и ночью: будь, Россия… Во трубы ратные трубя, — авось, кто облизнется, — нам все налгали про тебя твои славоразносцы. Ты ж тыщу лет была рабой, с тобой сыны и дочки, генералиссимус рябой довел тебя до точки. И слав былых не уберечь, от мира обособясь, но остаются дух и речь, история и совесть. В Днепре крестившаяся Русь, чей дух ушел в руины, я вечности твоей молюсь с отпавшей Украины. Ни твое рабство, ни твой бунт не ставя на весы, я и днем тебе: Россия, будь! и ночью: будь, Россия! В краю дремливом хвой и вод, где меркнет дождик мелкий, преображенья твоего ждет Радонежский Сергий. И Пушкин молит со свечой, головушка курчава: «Россия, есть ли ты еще, отечество, держава?» Вся азбука твоя, звеня, мне душу жжет и студит, но с ней не станет и меня, коли тебя не будет. Пусть не прочтут моих стихов ни мужики, ни бабы, сомкну глаза и был таков — лишь только ты была бы… В ларьках барышники просты, я в рожу знаю всех сам, смешавших лики и кресты с насилием и сексом. Животной жизни нагота да смертный запах снеди, как будто неба никогда и не было на свете. Чтоб не завел заемный путь в тенета воровские, и днем твержу: Россия, будь! — и ночью: будь, Россия! Не надо храмов на крови, соблазном рук не пачкай и чад бездумных не трави американской жвачкой. В трудах отмывшись добела и разобравшись в проке, Россия, будь, как ты была при Пушкине и Блоке. Твое обличье — снег и лед, внутри таится пламя ж, и Сергий Радонежский ждет, что ты с креста воспрянешь. Земля небес, не обессудь, что, грусти не осиля, весь мир к тебе — Россия, будь! — взывает: будь, Россия! 1992 * * * Я родом оттуда, где серп опирался на молот {259}, а разум на чудо, а вождь на бездумие стай, где старых и малых по селам выкашивал голод, где стала евангельем «Как закалялася сталь», где шли на закланье, но радости не было в жертве, где милость каралась, а лютости пелась хвала, где цель потерялась, где низились кроткие церкви и, рушась, немели громовые колокола, где шумно шагали знамена портяночной славы, где кожаный ангел к устам правдолюбца приник, где бывшие бесы, чьи речи темны и корявы, влюблялись нежданно в страницы убийственных книг, где судеб мильоны бросались, как камушки, в небо, где черная жижа все жизни в себя засосет, где плакала мама по дедушке, канувшем в небыль, и прятала слезы, чтоб их не увидел сексот, где дар и задумчивость с детства взяты под охрану, где музыка глохла под залпами мусорных зим, где в яростной бурке Чапаев скакал по экрану и щелкал шары звонкощекий подпольщик Максим, где жизнь обрывалась, чудовищной верой исполнясь, где, нежно прижавшись, прошли нищета и любовь, где пела Орлова и Чкалов летел через полюс, а в чертовых ямах никто не считал черепов, где солнцу обрыдло всходить в небесах адодонных, где лагерь так лагерь, а если расстрел, ну и пусть, где я Маяковского чуть ли не весь однотомник с восторгом и завистью в зоне читал наизусть; и были на черта нужны мне поэты другие, где пестовал стадо рябой и жестокий пастух, где странно звучало старинное имя России, смущая собою к нему неприученный слух, где я и не думал, что встречусь когда-нибудь с Ялтой, где пахарю ворон промерзлые очи клевал, где утро барачное било о рельсу кувалдой и ржавым железом копало заре котлован, где вздохи ровесников стали земной атмосферой, винясь перед нами, а я перед ними в долгу, где все это было моими любовью и верой, которых из сердца я выдрать еще не могу. Тот крест, что несу, еще годы с горба не свалили, еще с поля брани в пустыню добра не ушел. Как поздно я к вам прихожу со стихами своими! Как поздно я к Богу пришел с покаянной душой! 1992 |
