* * * Как для кого, а для меня {438}есть притягательная прелесть в словах, что сверстникам приелись в громах гражданского огня. О, как звучат свежо и юно, как обжигают солью рот — «любовь», а главное — «народ», «добро», а главное — «коммуна». Я эти славные слова не пресной прописью в тетрадях, а красной кровью разливал, в быту пытаюсь повторять их. Читатель будущего века, ты можешь быть неумолим к словесным слабостям моим, но разумей как человека. Сквозь пелену добра и зла увидь во мне мою основу — краснодеревца, а не сноба, гармонию, а не разлад. Не позднее 1962 Из сборника «Гармония» (1965){439} Из «Сонетов о коммунизме» * * * Есть вера, есть мечта, взрастившая крылато {440}хлеба на целине, на пустыре — завод, что пахаря бодрит и в бой ведет солдата, ученого влечет, рабочего зовет. Когда не в радость труд от мелочных забот, и ложь слепит глаза, и злость ревет, мохната, и лесть юлит лисой, — мы говорим: «А вот построим коммунизм — и будет все, как надо». Повсюду и всегда мы думаем о нем. Той веры не затмить ни снегом, ни огнем, в то слово будто в даль глядишь, глаза раскрыв, ты. Творя свой честный труд, под ветром и дождем, мы знаем: будет мир навек освобожден от горя и войны, от нищеты и кривды. 1960-е * * * За всех, кто жил, в грядущее влюблен {441}, кто в бездне бед оставил к счастью веху, кто отдал все на радость человеку и честно пал, не выронив знамен, кто путь наметил звездному разбегу, познанья жаждой вечно опален, — за всех друзей кладу земной поклон жестокому и радостному веку. Как мы любили! Как мы были строги! Дни нашей были — школы, новостройки, скитаний пыль и страшная война. Враги, не смейте бомбами грозиться! Мы чхали смерти в черные глазницы, чтоб жизнь цвела, певуча и вольна. <1957, 1960-е > * * * Наш день одет в спецовку и шинель {442}, он свеж и строг и все ж похож на праздник. Для всех народов — желтых, черных, разных — он — трубный зов и видимая цель. Свети, наш день, за тридевять земель, в сердца людей, трудящихся и страстных, сгони с них хмурь, пролей в их души хмель, объедини под кроной стягов красных. Чтоб стар и молод шли с неправдой драться, чтоб серп и молот стали знаком братства и озарили с ног до головы бойцов великой армии труда. Оставьте всякое отчаяние, — вы, входящие сюда! 1960-е * * * Не в духоте семейного уютца {443}, не за столом, не в стенах четырех, а в жарком гуле строек и дорог, в кругу друзей все радости куются. Иной всю жизнь судьбу свою стерег и знать не знал, почайпивая с блюдца, что где-то флаги вьются, песни льются и дует в лица братский ветерок. Я с тем дружу, кто смолоду, на счастье, возненавидел символы мещанства — сундук с добром да пышную кровать. Кто дня не жил один, без коллектива, тот может все, тому ничто не диво — творить миры и тайны открывать. 1957 * * * А также труд, что сроду не разлюбим {444}, и мир, и счастье, нужные для всех. Сто тысяч лет все это снилось людям, росло в полях, врывалось бурей в цех. Мой друг и брат, кубинец или чех, к добру и свету путь наш многотруден, — но сообща любое лихо скрутим, дабы не смолк свободы смелый смех. За труд, за мир, за счастье встали дружно, и жизни мы положим, если нужно, и кровь прольем, и чистый пот прольем. Глядим вперед, от трудностей не хнычем, — и коммунизм, правдив и гармоничен, нас осеняет радужным крылом. 1960-е Реальность
* * * Ну вот уже и книжки изданы {445}, и принимают хорошо, — а я опять срываюсь из дому, ветрами века окружен. Все долговязые застенчивы, а я к тому ж и сероглаз. В таланты ладите… зачем же вы? Душа гореть не зареклась. Я — не в стихах, я — наяву еще, я, как геолог, бородат, я — работящий, я — воюющий, меня подруги бередят. На кой мне ляд писать загадочно, чужую лиру брать внаем? Россия, золотко, цыганочка, звени в дыхании моем! Да здравствуют мои заказчики — строители и мастера! Но и сирень держу в загашнике, и алых капель не стирал. Дарю любимой тело тощее, иду тараном на врага, — в стихах и днях — один и тот же я, живые — сердце и строка. Не позднее 1965 |
