* * * Гамарджоба вам, люди чужого наречья! * {434}Снова и вечно я вашим простором пленен… Холод и музыка в пену оправленных речек. Говор гортанный высоких и смуглых племен. Лихость на лицах, с которых веселья не сгонишь. Мощные кедры, что в камень корнями вросли. Горной полыни сухая и нежная горечь. Шелест и блеск остролистых и бледных маслин. Грузные розы, от сока прилипшие к окнам. В небе хрустальном покрытая снегом гряда. Город металла — Рустави, что, молод и огнен, выстроен нами, любимый, во славу труда. Знойные ливни и ветра внезапного козни. Осени щедрой ломящие ветки дары. Терпкой лозой опьяненные руки колхозниц. Свет в проводах от курящейся утром Куры. Низкий поклон виноградарям седобородым и молодым, как веселье, владыкам огня. Вечно горжусь, что одной из пятнадцати родин светлая Грузия есть на земле у меня. (1952, 1963) Попадете в Закавказье, как жара отпировала, побродите да полазьте за Гомборским перевалом. С теплых гор гремят грома там, между гор пасутся козы. Брызжут соком-ароматом кахетинские колхозы. Отягченным грузной ношей, гнуться веткам не зазорно: под прозрачно-смуглой кожей можно счесть у яблок зерна. Старики глядят из окон, седоусы и кудрявы, как тута исходит соком, каплет сахаром на травы. Винограда! Винограда! Хоть бери его возами. А чтоб наземь он не падал, лозы к палкам подвязали. Будто солнца сочный лучик меж листвы висит, граненый, — из плодов не знаю лучше золотистого лимона. Поутру, дымком повиты, в город тянутся подводы. В них важны и деловиты восседают садоводы. Брызжут речки. Веют выси. Потны лица: полдень жарок. А внизу шумит Тбилиси на сверкающих базарах. И, подняв свои корзинки над нежнейшим в мире садом, черноглазые грузинки машут рыцарям усатым. (1952, 1963) Он весь в истории как в дымке, но дымка эта не наврет. В нем жили мощные владыки и обитал простой народ. Он был сто раз под корень сломан, он был сто раз дотла сожжен. Но — льются улицы по склонам, этаж встает за этажом. И, весь ликующий и теплый от набережной до высот, он человеческие толпы в ладонях ласковых несет. По всем бы далям раскричать их, всю жизнь рассматривать в упор — его причудливый Крещатик, его Софиевский собор, и рощи с птичьими хорами на том и этом берегу, и пестроту его керамик, и электричек перегук, и миг, что в сердце сохранится, когда, обнявшись, с русским негр, когда китаец с украинцем выходят кручами на Днепр, и, на мальчишестве попавшись, под обаянием благим глядят на киевских купальщиц, как на языческих богинь. Не позднее 1962 Хоть порой и ропщется, На душе запенясь, Никакого общества Я не отщепенец. Все мы, люди — выходцы Из гнезда того же — Целоваться, двигаться, Умереть попозже. Все тела, все отблески, Все крупинки речи, Ни любви, ни доблести — Вне противоречий. За триумфом — реквием, После ласк — усталость. Весь — во всем — вовеки я На земле останусь. Чтоб с лучами алыми Заново рождаться, Будет вечно мало мне Жизни и гражданства. Обойти опасности? Нет! — преодолеть их. Кто боится ясности, Тот не диалектик. Сердце мое, верное Радости народной, Тело мое нервное И кричащий рот мой, — Крепко поработали. Жизнь уже не вся ли? Сколько людям отдали! — Ничего не взяли. Вы мне деньги? óбземь их! Я ж за власть рабочих. А, проклятый собственник, Узнаешь мой почерк? Не устал мотаться я, Не ушел от чаши. Будь рекомендация — В партию тотчас же. Все дороги пройдены. От работы — жарко! Для друзей и родины Ничего не жалко. Не позднее 1954 вернуться Первоначальный вариант см. с. 700 /В файле — Раздел 3; Из рукописного сборника «Ясная Поляна», Реалистическая лирика. 1952; «Горийские совхозы.» — прим. верст./. |
