РАЗДЕЛ 3 Стихотворения из архива поэта{480} (рукописных сборников, не публиковавшиеся при жизни Бориса Чичибабина) Из рукописного сборника «Ясная Поляна. Реалистическая лирика» (1952) Книга 1. Север * * * У слабых вечно сильный виноват {481}. Кто сердцем скуп, тех радость не касалась. Есть чудаки, кому дорогой в ад Тропа их лет чудесная казалась. И кто из нас в героях не бывал, Не корчил губ трагической гримасой, Покуда, смехом ранясь наповал, В конце концов не шлепался, промазав? Я не хочу ничьих играть ролей: Ни школяра, ни циника, ни Будду, — Тем паче здесь, тем более при ней, Кого любил и век любить я буду. Такой как есть, не мал и не велик, Я жил как все, трудился, как и каждый, А хохотал, а пел за четверых И был исполнен ярости и жажды. Любил в полях цветение хлебов, Здоровье, женщин, музыку и все то, Что есть душа, что есть сама любовь: Всю прелесть мира, собранную в соты, И знать не знал про белые снеги, Про пенье вьюг над плеском ополонок, Как мяса клочья падают с ноги И птицы в небе гибнут, захолонув. Когда ж мой час единственный настал Любви-судьбы, несбыточной и грозной, Я бросил все, в те гиблые места Бежал на лед, на ветер тот морозный. Из десен кровь бежала по зубам. Согрев нутро махоркою и песней, Я серой солью хлеб мой посыпал И засыпал под твердию небесной. Пусть не нажил в скитаньях ни гроша, Но не с кем мне меняться и делиться, И жизнь была ясна и хороша, Когда теплели лесорубов лица. И сто соленых, рубленых раззяв Ко мне тянулись и смотрели в рот мой, И, улыбаясь найденным друзьям, Стихи стояли крепко и добротно… Как набивают ягодой бутыль Для полученья славного настоя, Так, в дыме вьюг, от счастья, от беды ль, Я был такой бутылью непростою. Чтоб людям в мире не было темно, Чтоб милой ласке жечь, не остывая, Сияй, мой свет высокий, надо мной, Сердца и щеки смехом раздувая. <1948–1951> * * * Когда почуют северные сосны {482}Приход своей весны, Я вспоминаю прожитые вёсны, Приснившиеся сны. Из весен тех, далеких и прекрасных, Одна была такой, Что свет ее сияет, не погаснув, И светит далеко… Облиты тьмой прохладные аллеи. Одна к одной тулясь, Стоят в цвету акации, белея, И смотрит вниз Тарас. А мы идем и счастья не скрываем, Не разнимаем рук, Полны любви к деревьям и трамваям И ко всему вокруг. Мальчишки чертят классы на асфальте, Толкаясь и галдя, И в волосах твоих сверкают капли Чудесного дождя. За этот дождь, за твой любимый лепет, За ту, в цветах, зарю, Благодарю за все, мой грешный лебедь, Навек благодарю. <1946–1951> * * * Я рад, что мне тебя нельзя {483}назвать своею милой. Я рад, что я тебя не взял ни нежностью, ни силой… Стрясись подобная беда, давно б истлел в земле я, сильней поплакала б тогда, забыла б веселее, забыла б голос мой и лик, потом забыла б имя, потом сказала б: «русский бык» и спутала б с другими. В объятьях многих и чужих не вспомнила б до смерти, что был один такой мужик, длиной подобный жерди. А так через десятки лет в нечаянную полночь найдешь на чем-нибудь мой след и по-иному вспомнишь. Назло трагическим ночам и прописной морали я рад, что ты была ничья, когда меня забрали. <1946–1948> * * * Мне без надежды в горе помнить легче {484}Не то, что сердцу дорого навек, А только стан твой, волосы и плечи, Ярмо колен и боль закрытых век, И горечь губ, которые вначале, Стыдясь игры, на все кладут запрет, И жар, и стыд, и долгими ночами Горячий, нежный, сумасшедший бред. Мне легче так. Но если бы могла ты Понять, на сердце руку положа, Какой тоске, чистейшей и мохнатой, Обречена безумная душа, Какая боль, ужасная на ощупь, Родится в ней от малости любой, Ото всего, что было нашим общим, Что нас роднило больше, чем любовь, Как страшно все, что не делю с тобой я, Как жаль тех дум, и счастья, и нужды, И милых книг, что мы читали двое, И что теперь одна читаешь ты. О, если б можно было все, что порознь Прожили мы, как порванную нить Собрать по часу, радуясь и ссорясь, И каждый миг вернуть и разделить. Когда ж случайно и на миг летучий На грудь прильнет родная голова, Я горькой лаской, темною и жгучей, Перебиваю жалкие слова, Чтоб снова руки нехотя сплела бы, И волоса б упали на чело, И губы губ, дыша, искали, лишь бы Одной душе не помнить ничего. <1948–1951> |
