Поздравление с Новым, 1987 годом Я невызревший плод на урочное блюдо кладу, я еще не пришел, и явиться меня не зовите, — Александр Моисеевич, здравствуйте в Новом году, и да будет он годом хороших вестей и событий. Я не знаю, как где, а в российской беде в кой-то век захотели сойтись государственность и человечность. Александр Моисеевич, добрый вы мой человек, может, счастье-то все, чтобы в жизни почувствовать Вечность. Как не верить в нее, когда сквозь тошноту бормотух вечер, снег, Петербург ставят пьесу дворцов и каналов. Александр Моисеевич, мудрый вы мой драматург, неразгаданный брат неудачников и коммунаров. Я еще не пришел, эти строки еще не сбылись, как заря за окном, несвершенна, робка, новогодня… Александр Моисеевич, я — Чичибабин Борис, — я люблю Вас давно, еще больше люблю Вас сегодня. 1986 БУДДИЙСКИЙ ХРАМ В ЛЕНИНГРАДЕ{224} 1 Буддийский храм на берегах Невы приснился ль вам, знавали ль в жизни вы? Ни то, ни се — гадание годов. Следы Басё меж пушкинских следов найти нельзя на плане городском. Поди, не всякий здешний с ним знаком. Бог весть когда, Бог ведает при ком примерз ко льдам улыбчивый дракон, прожег звездой стогибельную тьму, чтоб Лев Толстой откликнулся ему. Я смел понять, что жизни светел круг. Когда опять приедем в Петербург, ужель найдем, коль миги не велят, молельный дом калмыков и бурят? Откуда здесь, где холодно зимой, как чудо, весть премудрости иной? Нет, я не мнил, душевно неуклюж, уверить мир в переселенье душ. Я Чудью был и лошадиным ртом, встав на дыбы, кричащим под Петром. На склоне лет и на исходе сил нирваны свет мой дух преобразил. Поэтов лень — достоинство и щит. Грядущий день не нам принадлежит. Его любить — даждь Бог мне на веку подобным быть котенку и цветку. Так мы с тобой из царства сатаны немой судьбой сюда приведены, и близок нам, покамест не мертвы, буддийский храм на берегах Невы. 2 Тарáйра тарайрáм от многих бед и бедствий спаси нас свет тибетский могучих далай-лам тарáйра выпит рай цела петрова палка как мёртвому припарка что хочешь выбирай тарáйра тарайрáм что было то забудьте свое потопим в бунте поставим Будде храм тарáйра выпит рай сияйло состоится всея Руси столице империи Петра. То было в дни войны, в разгар кровавой жатвы. В покое Бодисатвы прибавилось вины. Мотай себе на ус. Как жить, утратив мету? Роднее братьев нету, чем Будда и Исус. 1987 Теки Нева прекрасная сквозь веси и века не белая не красная а русская река теки чрез дебри севера меня с собой возьми в поля что Русь засеяла хлебами и костьми теки Нева державная в ночах которых жаль текучая скрижаль моя судьбы моей скрижаль при городе невиданном неслыханном как сон что над тобой не выдуман а въяве вознесен теки пока не ринешься в пределах городских где век екатерининский дворцы свои воздвиг теки равно готовая лелеять и ломать как время то которое нам не на что менять не ветрена не вспенена душой в гранит взята теки чтоб город Ленина смотрел в тебя всегда всевидная всевестная во весь Руси размах теки Нева небесная у Пушкина в глазах. 1987 Ах, Москва ты Москва — золота голова! Я, раскóлов твоих темноту раскумекав, по погубленным храмам твоим горевал вместе с тысячью прочих жидов и чучмеков. Мои ночи в сиянье твоих вечеров, и московский снежок холодит мои веки, искаженный твой облик целую в чело, в твое красное с белым влюбляюсь навеки. Мне святыни твои — как больному бальзам, но согласья духовного нет между нами, — поделом тебе срам, что не веришь слезам и пророков своих побиваешь камнями. Ты, со злой татарвой не боясь кумовства, только силой сильна да могуча минутой, русской вольности веси, ворюга, Москва, прибирала к рукам с Калитой да с Малютой. Ты на празднества лжи созывала детей, оглашая полсвета малиновым звоном, но в пределах твоих, но по воле твоей с целым миром досель непривычно родство нам. Отлетевший твой дух долго жить приказал, да не хочется жить, как посмотришь на лица, — у Василья Блаженного нет прихожан, а в церкви на крови и негоже молиться… Не один изувеченной вечности клад ты хранишь, зажигая огни городские, но тебе все равно, что твой брат Ленинград быть давно перестал тем, что был у России. Ты родне деревенской в куске отказав, шлешь проклятья и кары взывающим музам, и тебе все равно, что Рязань и Казань спозаранку твоим обжираемы пузом… Свои лучшие думы я выстрадал здесь, здесь я дружбу обрел, сочинитель элегий, но противна душе чернорусская спесь, и не терпит душа никаких привилегий. Я полжизни отдам за московские дни, хоть вовек не сочту, сколько было их кряду, — но у красной стены чутко спят кистени и скучают во сне по Охотному ряду. Стыдно в ступе толочь мутны воды пестом, стыдно новой порой да за старую песню ж, — образумься, родная, трудом да постом, и, пока не покаешься, да не воскреснешь. 1987 |
