Шумит наша жизнь меж завалов и ямин. Живем, не жалея голов. И ты россиянин, и я россиянин — здорово, мой брат Пугачев. Расставим стаканы, сготовим глазунью, испивши, на мир перезлись, — и нам улыбнется добром и лазурью Христом охраненная высь. А клясться не стану, и каяться не в чем. Когда отзвенят соловьи, мы только одной лишь России прошепчем прощальные думы свои. Она — в наших взорах, она — в наших нервах, она нам родного родней, — и нет у нее ни последних, ни первых, и все мы равны перед ней. Измерь ее бездны рассудком и сердцем, пред нею душой не криви. Мы с детства чужие князьям и пришельцам, юродивость — в Нашей крови. Дожди и деревья в мой череп стучатся, крещенская стужа строга, а летом шумят воробьиные царства и пахнут веками стога. Я слушаю зори, подобные чуду, я трогаю ветки в бору, а клясться не стану и спорить не буду, затем что я скоро умру. Ты знаешь, как сердцу погромно и душно, какая в нем ночь запеклась, и мне освежить его родиной нужно, чтоб счастий чужих не проклясть. Мне думать мешают огни городские, и если уж даль позвала, возьмем с собой Лильку, пойдем по России — смотреть, как горят купола. 1978 С дорогой, Леша Пугачев, и здравствуй, и прощай! Кто знает, брат, когда еще приду к тебе на чай. Я ревновал тебя ко всем, кому от щедрых крыл ты, на похмелье окосев, картиночки дарил. А я и в праздничном хмелю — покличь меня, покличь — ни с кем другим не преломлю коричневый кулич. Твой путь воистину не плох, тебе не пасть во тлен, иконописец, скоморох, расписыватель стен. Еще и то дрожит в груди, что среди прочих дел по всей Россиюшке, поди, стихи мои попел. Тобой одним в краю отцов мне красен гиблый край. С дорогой, Леша Пугачев, и здравствуй, и прощай! Нам люб в махорочном дыму языческий обряд, но, что любилось нам, тому пиши пропало, брат. Пиши пропало, старина, мальчишеской стране, где пела верная струна о светлой старине. Пиши пропало той поре, когда с метельных троп, едва стемнеет на дворе, а мы уже тип-топ. И прозревает глубина сквозь заросли морщин, когда за чарочкой вина в обнимочку молчим. За то, что чуешь Бога зов сквозь вой недобрых стай, с дорогой, Леша Пугачев, и здравствуй, и прощай… Ты улыбнулся от души, как свечечку зажег, — и мы в ремесленной тиши осушим посошок. Хвала покинувшему брег, чей в ночь уходит след, кто сквозь отчаянье и грех прозрел всевышний свет. Еще немного побредем неведомым путем, а что останется потом — не нам судить о том. О нашей сладостной беде, об удали в аду напишут вилы по воде в двухтысячном году. Но все забьет в конце концов зеленый молочай… С дорогой, Леша Пугачев, и здравствуй, и прощай! 1978 Во имя доброты — и больше ни во чье, во имя добрых тайн и царственного лада, — а больше ничего Поэзии не надо, а впрочем, пусть о том печется дурачье. У прозы есть предел. Не глух я и не слеп и чту ее раскат и заревую залежь, но лишь одной Душе — Поэзия одна лишь и лишь ее дары — всего насущный хлеб. Дерзаешь ли целить гражданственный недуг, поешь ли хрупких зорь престольные капризы в текучем храме рек, — все это только ризы, и горе, если в них не веет горний дух. Как выбрать мед тоски из сатанинских сот и ярость правоты из кротости Сократа, разговорить звезду и на ладошку брата свести ее озноб с михайловских высот? Когда, и для чего, и кем в нас заронен дух внемлющей любви, дух стройности певучей? Вся Африка — лишь сад возвышенных созвучий, где рук не сводят с арф Давид и Соломон. Прислушайся ж, мой брат, к сокрытой глубине, пойми ее напев и облеки в глаголы. Есть в мире мастера, течения и школы, и все ж в них меньше чар, чем в хлебе и вине. На ветрище времен обтреплется наряд, и, если суть бедна, куда мы срам свой денем? Не жалуйся на жизнь. Вся боль ее и темень — ничто в сравненье с тем, что музы нам дарят. Когда ж из бездны зол взойдет твой званый час из скудости и лжи, негадан и неведом, да возлетит твой стих, светясь глубинным светом, и не прельстится ум соблазном выкрутас. Прозаик волен жить меж страхов и сует, кумекать о добре и в рот смотреть кумиру, — а нам любовь и гнев настраивают лиру. Всяк день казним Иисус. И брат ему — Поэт. Лишь избранных кресту Поэзия поит. Так скорби не унизь до стона попрошаек и, если мнишь, что ты беднее, чем прозаик, отважься перечесть Тарасов ЗАПОВIТ. 1978 |
