На мой порог зима пришла^{59},

в окошко потное подула.

Я стыну зябко и сутуло,

грущу — и грусть моя грешна.

И то ли счастье, то ли сон

на мой порог, как снег, упали,

и пахнет милыми губами

мое горящее лицо.

Я жарюсь в чертовых печах.

(Как раз за лириков взялись там!)

Я нищетой до дыр залистан.

О, не читай меня, печаль.

Ты ж, юность, смейся и шали,

с кем хочешь будь, что хочешь делай.

Метелью праздничной и белой

во мне шумят твои шаги.

Душе и сладко, и темно,

ей не уйти и не остаться, —

и трубы трепетные счастья

по-птичьи плачут надо мной.

Все деревья, все звезды мне с детства тебя обещали^{60}.

Я их сам не узнал. Я не думал, что это про то.

Полуночница, умница, черная пчелка печали,

не сердись на меня. Посмотри на меня с добротой.

Как чудесно и жутко стать сразу такими родными!

Если только захочешь, всю душу тебе отворю.

Я твержу как пароль каждым звуком хмелящее имя,

я тревожной порой опираюсь на нежность твою.

Не цветными коврами твой путь устилала усталость,

окаянную голову северный ветер сечет.

Я не встречусь с тобой. Я с тобой никогда не расстанусь.

Отдохни в моем сердце, покуда стучится еще.

Задержись хоть на миг — ты приходишь с таким опозданьем.

Пусть до смертного часа осветит слова и труды

каждый жест твоих рук, обожженных моим обожаньем.

Чудо жизни моей, я в долгу у твоей доброты.

Зову тебя, не размыкая губ^{61}:

— Ау, Лаура!..

Куда ни скажешь, в пекло и в тайгу

пойду понуро.

Мне свет твой снится в дымке снеговой,

текуч и четок.

Я никогда, нигде и никого

не звал еще так.

Давным-давно, веселый и земной,

я верил в чудо,

но разминулось милое со мной.

Мне очень худо.

И не страшна морская круговерть,

не дорог берег.

Не на крутых камнях я встречу смерть,

а в добрых дебрях.

Исполню все, чего захочешь ты,

правдив и целен,

хоть Наши судьбы розны и чужды,

как юг и север.

Прими ж привет от бывшего шута

и балагура.

И пусть звучит у времени в ушах:

— Ау, Лаура!..

                  ОДА^{62}

Так-сяк, и трезво, и хмельно,

в кругу друзей сквозь жар и трепет,

на службе, если дело терпит,

в кафе, в троллейбусе, в кино,

пока душа не обреклась

ночному холоду и лени,

смотрю на женские колени,

не отводя упрямых глаз.

Земному воздуху верны,

округлы, розовы, хрустальны,

соблазна плод и парус тайны, —

пред ними нет моей вины.

Как на заморскую зарю —

не веря в то, что это худо, —

на жизни чувственное чудо

с мороза зимнего смотрю.

Сумы дорожные свалив,

как мы смеемся, что мы шепчем,

когда в колени ждущих женщин

роняем головы свои.

Весь шар земной, весь род людской,

шута и гения — вначале

колени матери качали

с надеждой, верой и тоской.

Природа женщины сама —

стыдливость, жертвенность и шалость —

в них упоительно смешалась,

сводя художников с ума.

Спасибо видящим очам!

Я в греховодниках не значусь,

но счастье мне дарила зрячесть,

и я о том не умолчал.

Не представляю слаще лон

и, как на чудо Божье, пялюсь,

как соком плод, как ветром парус,

они наполнены теплом.

Досталось мне и стуж, и гроз,

но все сумел перетолочь их,

когда, голея сквозь чулочек,

лучило нежное зажглось.

Пусть хоть сейчас приходит смерть,

приму любое наказанье,

а если выколют глаза мне,

я стану звездами смотреть.

Они мне рай, они мне Русь,

 волчонком добрым льну и лащусь,

уж сорок лет на них таращусь,

а все никак не насмотрюсь.

          ПАСТЕРНАКУ^{63}

Твой лоб, как у статуи, бел,

и взорваны брови.

Я весь помещаюсь в тебе,

как Врубель в Рублеве.

И сетую, слез не тая,

охаянным эхом,

и плачу, как мальчик, что я

к тебе не приехал.

И плачу, как мальчик, навзрыд

о зримой утрате,

что ты, у трех сосен зарыт,

не тронешь тетради.

Ни в тот и ни в этот приход

мудрец и ребенок

уже никогда не прочтет

моих обреченных…

А ты устремляешься вдаль

и смотришь на ивы,

как девушка и как вода

любим и наивен.

И меришь, и вяжешь навек

веселым обетом:

— Не может быть злой человек

хорошим поэтом…

Я стих твой пешком исходил,

ни капли не косвен,

храня фотоснимок один,

где ты с Маяковским,

где вдоволь у вас про запас

тревог и попоек.

Смотрю поминутно на вас,

люблю вас обоих.

О, скажет ли кто, отчего

случается часто:

чей дух от рожденья червон,

тех участь несчастна?

Ужели проныра и дуб

эпохе угоден,

а мы у друзей на виду

из жизни уходим.

Уходим о зимней поре,

не кончив похода…

Какая пора на дворе,

какая погода!..

Обстала, свистя и слепя,

 стеклянная слякоть.

Как холодно нам без тебя

смеяться и плакать.