Тяжело, когда уходит женщина, страшно знать, что без вести умру, — но еще страшней, еще тяжельче без вины попасть в тюрьму. Лучше б мне убитому валяться, чтоб от пули голос мой замолк: именем советской власти комсомольца взяли под замок. Все равно, вышагивая в камере, боль и горечь верою круша, никуда мечты мои не канули, страхом не унизилась душа. Я ее не обижал скуленьем, а когда пришлось погоревать, — услыхав, пришел товарищ Ленин и присел на узкую кровать. До зари сидел со мной, беседовал, руку клал, доверясь, на плечо… Все учли опричники, а этого ни один обидчик не учел. Злобой пенясь да беря под ноготь, по себе нас меряли, должно быть, — ну, а мы учились жить у Ленина, потому и смотрим вдаль уверенно. Возвышайтесь, лгите, в душу влазьте, — я смеюсь, всем козням вопреки: у меня и у советской власти — общие враги. Конец 1950-х Я видел Крым без покрывала, он был как высохший родник. Хоть солнце горы нагревало, но горем веяло от них. Росли цветы на камне твердом и над волной клубился пар, но в девятьсот сорок четвертом из Крыма вывезли татар. Сады упали на колени, земля забыла имена, — была в неслыханной измене вся нация обвинена. И корни радости иссякли и возродиться не смогли, когда с землей сравняли сакли и книги вещие сожгли… Чтобы нам в глаза смотрели дети без огорченья и стыда, да будет всем на белом свете близка татарская беда. Их всех от мала до велика оговорил и закатал, как это выглядит ни дико, неограниченный владыка и генеральный секретарь. Доныне счет их не оплачен и не покончено со злом — и чайки плакали их плачем над уничтоженным жильем. Они в слезах воображали тот край, где много лет назад их в муках женщины рожали и кости прадедов лежат. Не Русь красу его раскрыла, он сам в легендах просиял. Не отлучить татар от Крыма, как от России россиян. От их угрюмого ухода повсюду пусто и темно. Там можно жить кому угодно, а им бывать запрещено. Нельзя всем миром оболгаться, нельзя быть телу без души. Уже вернулися балкарцы и воротились ингуши. Постыдных дел в добро не красьте, — живым забвенья не дано, — скорей с лица советской власти сотрите черное пятно! Не удержать водою воду, не загасить огня огнем, — верните родину народу, ее душа осталась в нем! <1966> Без дверей, без окон, у Киева под боком стоят жилища утлые — народ не растолочь. Еще не утро и уже не ночь. Смежив глаза, поеживаются от холода полян потомки запорожцев и предки марсиан. Не всякому подарится ночь в лагере под Дарницей. Отполыхали мальвы. Отщелкал соловей. Тело радо подремать бы, да не спится голове. Черт-те где куют кукушки, жабы квакают в канавах. Я верчусь на раскладушке с боку на бок, с боку на бок. Покой не наруша, вылажу наружу. Заберусь под сосну: все равно не засну. С добрым утром, муравьи! Сто приветов, сосны! У природы хмурый вид: мир еще не создан. Солнца нету и в помине, но уже не задремать. Ноздри сушит аромат хвои да полыни. Мало быть кому-то милым и народу земляком. Надо в вечность вместе с миром литься звездным молоком. Не боится леший Бога, и пока не гаркнет кочет, спит румяный лежебока и вставать не хочет. Ладно, солнце. Спи пока что. Мир таится в капле каждой. Отдых нужен и лучу. Я маленько посвечу. Начало 1960-х |
