* * * Может быть, тебе кажется, это пройдет, ничего {551}, не смертельно, этот сон, что приснился нам в теплые зимние ночи, то ли счастие, то ли печаль, молчаливые наши прогулки по мокрому городу, под порхающим снегом, так чудесно он таял потом на ресницах твоих, в волосах, что лились наподобие темного, теплого ливня, из-под шапочки с белой опушкой, этот свежий, в кристалликах, запах зимы, крепкий, с хрустом, и вдруг — потепленье, капель, с головой в небосвод мы уходим, а ноги промокли, — шепчет оттепель не о тебе ль? — эта робость и радость влюбленности первой, и отчаянья очи, и ночи, что начертаны алым на черном, ласки, ссоры, стихи, и любимые книги: Сервантес, Рабле и Толстой, Паустовский и Пришвин — это все, что тогда называлось «навеки», все, что было дыханием, вечностью, чудом, все, чем жил я, и все, чему верил, и все, что пронес нерассыпанным через мрак и тоску одиночек, в крови, обливаясь слезами, улыбаясь от счастья, через многие годы и сотни смертей, по этапу, — это все, тебе кажется, зыбко, обманчиво и постепенно улетучится, перегорит, постареет, станет призраком, ужасом, станет усталостью, скукой, — да? ты думаешь так? Все пройдет, перемелется, канет? Ничего не пройдет. Если кончится, только со мною. Ты, наверно, не знаешь, какая бывает любовь. Начало 1950-х * * * А я не стал ни мстителен, ни грустен {552}, Люблю веселье, радуюсь друзьям. По золотым и затхлым захолустьям Звенит моя блестящая стезя. За каждый день, что мне судьбой подарен, За боль потерь, что я на них учусь, Я, благодарный, жизни благодарен, И это чувство — лучшее из чувств. Блаженных крох у жизни не воруя, Мы с ней корнями свиты и слиты. За Вашу дружбу жизнь благодарю я, За чудный праздник Вашей красоты. Навстречу счастью подыму ресницы, На братский пир полмира позову. И ничего во сне мне не приснится: И ад, и рай — все было наяву. Не позднее 1954 * * * Что сказать Вам на прощание {553} У пушистых тополей? Мне понятнее печальные, А веселые милей. Но ни письменно, ни устно я Ни в какой на свете час Укрощенною и грустною Не могу представить Вас. Есть бутылки на столе еще, Есть любовь и красота. Радость жизни нестареющей В пышных чашах разлита. Вот проходят тучки по небу, Сумрак рощи лиловат. А у слабых вечно кто-нибудь, Вечно сильный виноват. Не желаю этой доли я Никому, а паче — Вам. Если б жил на свете долее, Все равно б не почивал. Пожелаю Вам усталости После сладкого труда. В наступленье Вашей старости Не поверю никогда. Всем лицом о чем-то думая, Каждой клеточкой смеясь, Оставайтесь, вечно юная, Для людей не изменясь. Улыбнитесь мне за проповедь, Помашите, уходя. Стоит жизнь беречь и пробовать, И нелегкую хотя. Нет грехов неискупимее Равнодушья и уныния. Ложь чиста и блуд румян Рядом с этими двумя. А и много ль надо мужества Для того, чтоб жить и мучиться? Не валяйте дурака. Далеко до сорока. Не позднее 1954-х * * * Краской написавши. Я ж душою заживо Ухожу в пейзажи. Кто — в Коро, кто — в Рубенса. Мы ж, полны гордыни, От работы влюбимся В зимние картины. Молча руки за спину, Снегом натерев их. День стоит как заспанный. Иней на деревьях. Обхожу, исследуя, Памятник Тарасу… Где ты, радость светлая? Не видал ни разу. Назвалась по имени, И опять мы — розно… О, зима, пои меня Прямотой морозной! Прохожу ли парками, Сердцу не согреться. От вороньих карканий Обмирает сердце. Ошалело с холоду? Лучше не брыкайся!.. Лижет щеки городу Белая проказа. Воздух полон лепетов, Искорок и хруста. Я смотрю, как Лермонтов, Любяще и грустно. На дома, на рытвины Оседают хлопья, Но сквозь них молитвенно Вижу близкий лоб я. Вижу чудо я еще Милых, несмежимых Глаз шальных, сияющих, Нежных от снежинок… Где ты, счастье?.. Прячется. Тени за плечами. Вечер полон зрячести, Смеха и печали. Не позднее 1954 |