Со стеклышком в глазу и с пафосом пророка, под реквием сестер и реплики папаш, как будто бы в давно желанное Марокко, отправился к чертям «великолепный паж»… Я ненавижу Вас, авантюрист и денди, «изысканный жираф», но и в последний час не побоюсь сказать, что, хоть куда ни деньтесь, мы все ведем свой род от Вас и через Вас! <1946–1948> * * * Что-то мне с недавних пор {547}на земле тоскуется. Выйду утречком во двор, поброжу по улицам, погляжу со всех дорог, не видать ли празднества. Я — веселый скоморох, мать моя посадница! Ты не спи, земляк, не спи, разберись, чем пичкают: и стихи твои, и спирт — пополам с водичкою. Хватит пальцем колупать в ухе или заднице — подымайся, голытьба, мать моя посадница! Не впервой нам выручать нашу землю отчую. Паразитов сгоряча досыта попотчуем. Бюрократ и офицер, спекулянтка-жадница — всех их купно на прицел, мать моя посадница! Пропечи страну дотла, песня-поножовщина, чтоб на землю не пришла новая ежовщина. Гой ты, мачеха-Москва, всех обид рассадница: головою об асфальт, мать моя посадница! А расправимся с жульем, как нам сердцем велено, то-то ладно заживем по заветам Ленина! Я б и жизнь свою отдал в честь такого празднества, только будет ли когда, мать моя посадница?! 1946 * * * Моей весны последнюю главу {548}Я в памяти своей перебираю… Но звуки тают, рифмы удирают И строки расползаются по шву. А мгла кружится, мутная, сырая, К окну прильнет — и меркнет наяву. …В такие ночи люди умирают. Зачем же я, дурак, еще живу? Смотрю во мглу, смотрю на мир сквозь слезы. Идут с востока проливные грозы, И ночь хрипит простуженной трубой, На струнах ливня молнии играют… …В такие ночи люди умирают… Но надо жить. И я живу тобой. <1946–1951> * * * Я отвык от хорошо одетых женщин {549}, Пахнущих нездешнею весной. Светел месяц, путь мой неуменьшен, Он печален, путь великий мой. Завтра снова встану по подъему. Будет дождь: недаром вечер сер. Все на свете просто и знакомо. Так о чем задумываться, сэр? С жизнью я знаком не понаслышке. У нее колючие рога. В каждой грозовой тревожной вспышке Мне ее походка дорога. Я люблю ее не как платоник, Как девчонку, мну ее собой, Удержав навек в своих ладонях Все, что мне ниспослано судьбой. По каким ни шляться мне дорогам, Из каких ни напиваться рек, — Никогда не быть мне одиноким, — Потому: веселый человек. И пока еще заснуть нам рано, В мире ночь и все мы влюблены, Подымайте мутные стаканы За мое здоровье, пацаны. <1946–1951> Стихи мои, в короткую дорогу Я вас гоню, скучая и любя. Путем любви, к домашнему порогу Ступайте вы, у окон затрубя. И там — прошу — с моей побудьте мамой, Шепните ей сыновние слова… Гуляют ветры за оконной рамой, Шумят дожди и падает листва, В осенний шум шарахаются звуки, Сереют стены в копоти ночей… Ты на колени опустила руки, Усталые от пальцев до локтей. А сколько ж мне добра они свершили. Нигде, помимо этого добра, (Пусть не всегда мы весело дружили) Из рук твоих я ничего не брал. И посейчас я вспоминаю, мама, — Сквозь бред, сквозь лихорадочный огонь, — На лбу своем, горячем и туманном, Твою родную светлую ладонь… Но гасли дни, и отгорали годы, И шли дожди, и падала листва, Чужие травы и чужие воды Нам лепетали чуждые слова. И вот ты ждешь, когда ж свершатся сроки, И сын придет, и будет жить легко, А я бродягой, вольным и жестоким, Гуляю в мире где-то далеко. А ты не знаешь, что я и зачем я В пыли дорог тропу свою влачу. Моих надежд опасное значенье Давным-давно тебе не по плечу. В родном краю, любимом и проклятом, Ты чуешь дух кровавых мятежей! То я стою со знаменем подъятым На самом первом смертном рубеже… …А ты наплюй, родная, на невзгоды. Сядь, отдохни. Я сам их подыму. Устала. Долго солнечной погоды Судьба не стелет к дому твоему. Теперь тебе и слова молвить не с кем: Сиди одна, и старься, и седей. Позволь же мне, по-давнему, по-детски, Хотя б в молчанку рядом посидеть. Правдивые, мы брезгуем словами, Нам в стыд пустые красные слова. Давай молчать. Пускай себе над нами Стучат дожди и падает листва. И дни твои, как ночи, пролетают, И каждый новый, с властностью судьи, Еще сединку новую вплетает В число твоих несчитанных седин. Когда б я мог оттаять их губами! Но нет тепла в моих сырых губах. Так хоть стихи возьми себе на память. Вот это все, чем я богат в годах. <1946–1951> |
