ПОДРУГЕ^{427}

                           1

Будто старую книгу страстей и печали

     я с волненьем душевным раскрыл, —

и сгустилася ночь за моими плечами,

     и в ночи заплясали костры.

Будто книгу печали смущенно раскрыл я

     и увидел, случайный колдун,

как поникли от бед лебединые крылья,

     приморозилось сердце ко льду.

Нет, не книгу я взял в погрустневшие руки

     и не повесть чужую прочел,

а гляжу я в глаза огорченной подруги

     и к плечу прикасаюсь плечом.

Ты с бедою знакомилась не понаслышке,

     не шутя добывала свой хлеб,

не просила ни милости, ни передышки

     у недобрых у девичьих лет.

Горе было глубоким, а радость — короткой

     среди скудных полей и корчаг,

где росла у чужих босоногой сироткой

     на тяжелых крестьянских харчах.

Я-то знаю, как в темень ночей, не мигая,

     смотрят с яростью, как, простонав,

от неотданной нежности изнемогая,

     на холодных горят простынях.

А сама ты была и веселой и светлой

     и в любви презирала обман.

Золотистые волосы вились от ветра,

     улыбаться хотелось губам.

Что с того, что бывало нам горько и тошно,

     что спирало дыханье в груди?

Ведь и все, что могли, отдавали за то, чтоб

     свет коммуны горел впереди.

И за все твои долгие, гордые муки,

     за тревожное, злое житье,

я целую твои справедливые руки,

     справедливое сердце твое.

                       2

Пусть все загаданное сбудется,

     пусть сердце в счастье не отчается,

моя единственная спутница,

     трудов и дум моих участница.

Бывает, стих мой людям помнится,

     тебя-то в нем не видно все-таки.

Ну покажись, ну выглянь, скромница.

     Ты и не думаешь об отдыхе.

Вся суть твоя и все призвание

     не в блеске глаз и не в тепле щеки.

Какая ноша с детства взвалена

     на задохнувшиеся плечики.

Но нашей доле ты не рада ли,

     что годы даром не потеряны,

что под замок добра не прятали,

     не замыкались в темном тереме,

что ты от жизни не хоронишься,

     а жадно дышишь паром пахоты,

что весь народ нам был за родича,

     для всех людей сердца распахнуты?

Хватало нам с тобой поэзии.

     Чего-чего не испытали мы:

и потрудились, и поездили,

     и посмеялись над печалями.

Пока в груди моей колотится,

     сто тысяч раз с твоим состукнется

омытая водой колодезной

     моя любовь, моя заступница.

Клянусь, от боли, от обиды ли

     твой лоб вовеки не поморщится, —

бессонный дух моей обители,

     во всех делах моя помощница.

Смотрю в глаза твои и впредь^{428}

хочу в глаза твои смотреть,

хочу дышать, хочу трудиться,

хочу трудом своим гордиться.

Не страшно будет умереть,

а страшно было б не родиться.

        ВЫХОДНОЙ^{429}

Жара, жара на улице,

жара, горожане!

Довольно в куртки кутаться,

айда голышами!

Шесть дней прошли в заботах,

отмаясь, отпылав.

Тем слаще будь нам отдых

среди лесных полян.

В работе смех помеха ли?

А смеха полон рот.

А ну, давай поехали,

товарищи Народ!

Бездельникам до смерти

то Грузия, то Крым, —

а мы с тобой, как черти,

без Крыма загорим.

С лица сметут усталость

веселье и загар.

Хорошие места есть

под станцией Эсхар…

Ну как возьмусь за прозу я,

когда лучом в глаза —

волнующая, бронзовая,

горячая краса?

Она смеется весело,

на солнцепеке лежа,

а ножки в речку свесила

с рассыпчатого ложа.

Кругом в зеленой пуще,

по золотому пляжу

играющие, пьющие

аукаются, пляшут.

Выкручивают трусики,

на солнце сушат волосы,

покуда песни русские

разгуливают по лесу.

Как грешники измучены,

и вот им за труды —

прозрачные излучины,

прохладные пруды.

А день багрян и сочен,

как спелый баклажан.

Меня б на тот песочек —

и я бы полежал.

Лежу, исколот об лес,

росою окроплен,

придумываю образ,

украинский Брюньон.