* * * Знать не хочу ни угла, ни имущества {422}. Мне бы еще раз пожить да помучиться. Вот что люблю я, и вот что я знаю: солнца красу, сосны в лесу, рыбу в реке, книгу в руке да Революции алое знамя. Не позднее 1962 Ищу в миру и дома я, в покое и в езде. Она — как жизнь бездонная. Поэзия — везде. Плотинами бетонными становится из волн. В полуторках с бидонами проносится под звон. Задумчивая, смелая и полная забот, смеясь, с вечерней сменою приходит на завод. На воздухе, в молчании небесной черноты, поймешь ее случайные и вечные черты. Не только у божественных Джульетт и Маргарит, — не меньше их и в женщинах, горячих от корыт. Пути-дороги дальние, земная кабала. Со мной в тюрьме и в армии поэзия была. О, вечности ровесница, неузнанная светится, весенней веткой свесится, заплещется в воде. Она — у пашен в золоте, она — в упавшем желуде, она — в дожде и в желобе, — поэзия везде. Не позднее 1962 * * * Ел я добрый хлеб отчизны, ночевал я в поле {424} чистом, обжигал на солнце плечи, мокрый шел по мху болот, веселился за работой, пил вино по красным числам, славил труд и красоту я — плоти пламенный полет. Полюбил на дальних стройках жар и смех народных сборищ, апшеронских вышек шорох и уральских домен дым, полымя пустынь соленых и полыни горной горечь, свет небес над Араратом, аромат чарджуйских дынь. Мне из жизни не исчезнуть, от людей не удалиться. Хорошо я жил на свете, не остыл и не устал, не был странником безродным, ни холодным летописцем, землю рыл, тесал булыжник, книги славные листал. И смеялся я от счастья, и никем унижен не был в том краю, где на березы, на звериную тропу осыпается ломтями фиолетовое небо и ложится белым снегом на зеленую траву. Я хочу гореть в работе и в беде смеяться гордо, приходить на помощь другу и сады растить на льду, опьяненными губами целовать девичье горло и шептать во сне о счастье: все равно тебя найду. Хорошо садить и строить. Хорошо дышать любовью, быть открытым, щедрым, смелым, в бронзе нив, в чаду морей хорошо идти лугами, видеть небо голубое. Будь же ты одна, о совесть, вечной музыкой моей. (1952, 1962) * * * Тьмой и светом наполнены чаши. * [8]{425}Так отведаем это питье. Замолчишь ты, мальчишество наше? О шуми, золотое мое! И пускай под раскаты рассказа, удалым ударяя челом, виноградные горы Кавказа засверкают над нашим столом. И пускай, как всегда аккуратны, чтоб душа не согнулась, дремля, заиграют призывно куранты на задумчивой башне Кремля. И наполнится полночь огнями, и осыплет с макушки до пят злато злаков, посеянных нами, и степные ключи закипят. Среди споров азартных и зычных, среди пестрых огней и гирлянд будь как дома, знаток и язычник, и вовсю веселись и горлань. Пусть за далью, за далью степною, в раскаленной и чистой пыли зацветет под победной ступнею вечно юное тело земли. <1952, 1962> Не хочу на свете ничего я, кроме вечной радости дорог, чтоб смеялось небо голубое и ручьи бежали поперек, кроме сердца бьющегося, кроме длинных ног и трепетных ноздрей, ночевать при молнии и громе и купаться в речке на заре. Не желаю ничего на свете, только пить прохладную росу, трогать ветви, слушать звонкий ветер и деревьев музыку в лесу. Позабыв жестокие потери, ни пред кем не чувствуя вины, знать, что я лишь будущему верен, как бывают прошлому верны. <1952, 1962> вернуться Первоначальный вариант см. с. 696 /В файле — Раздел 3; Из рукописного сборника «Ясная Поляна», Реалистическая лирика. 1952; «Трепет жизни, всю душу пронявший…» — прим. верст./. |
