– Опоздали! – усмехнулся Нургаляйкин. – Страна уж давно в этом состоянье находится. Иначе как бы она дружно проголосовала за Абрамкина?

– Не сыпь мне соль на рану, – попросил президент. – Значит, так! С сегодняшнего дня начинаем жить по-новому. Корона эта станет переходящей. Шапка Мономаха нам будет по плечу только в гуртовом виде.

– Не догоняю… – сыщик выщелкнул бычок в кремлевскую форточку.

– А что тут догонять? Я лично буду присутствовать на всех заседаниях правительства. Рапортующий будет обязан на себя надевать корону. Потом давать ее мне, для сверки.

– Эдакий прожектор правды… – прошептал Нургаляйкин.

– Как медик и потомственный акушер предупреждаю, – сощурился я, – глистократию это ввергнет в состояние ужаса. Накатит волна суицидов, мозги и капиталы ринутся за рубеж. Не исключена и пролонгированная эпидемия ползучей шизофрении.

– С этим мы как-нибудь разберемся, – оскалился герр президент. – Дорога в тысячу ли начинается с первого шага.

– Ай, была ни была! – с привизгом крикнул Ебитович, содрал с макушки президента венец и бросился вон.

– Вы видели это? – изумился Абрамкин.

– Мы остановим Иудушку, – ладонь Рябова потянулась к потайной кобуре.

– Не надо! Достаточно одного звонка.

Звонка не хватило.

Нургаляйкин утек. Как пояснил Абрамкин, тайными кремлевскими подвалами.

Спутниковая съемка зафиксировала Ебитовича через пару часов в подмосковном лесу. На его поимку были брошены элитные силы спецназа. Беглец же успел где-то надежно схорониться, то ли в берлоге, то ли в дупле.

Абрамкин вытирал лицо носовым платком с президентской монограммой:

– И зачем ему корона в лесу? От кого он там хочет услышать божественную истину? От медведя? От белки?

Рябов мужественно заиграл желваками:

– Он крейзанулся…

Вот уже трое суток мы находись в кремлевских апартаментах, на всем готовеньком. Убойное питание, турецкая баня, махровый халат. Ни на минуту нельзя было оставлять президента с самим собой. Он вновь мог нырнуть в пучину каталепсии.

И надо сказать, за эти два дня с Абрамкиным произошла кардинальная метаморфоза. Он лично проводил заседания правительства РФ. Отправил в отставку премьера. Десяток тузов-управленцев получили коленом под зад.

– Я уничтожу глистократию! – упрямо шептал президент.

Дабы чем-то занять себя, Рябов играл на раскладном саксофоне дивно синкопированную мелодию «Когда святые маршируют». Я же в походном ноутбуке штудировал статьи о внематочной беременности. Как-никак, я акушер, повитуха.

После разгона кабинета министров Юрий Абрамкин зашел в нашу угловую комнатушку, рядом с Овальным кабинетом.

– Я вот чего, ребятушки, не понимаю… Использовали ли эту корону наши предки по назначению или же нет?

– Шейка матки… – упрямо зубрил я статью.

Зазвонил президентский мобила. Абрамкин рывком поднял его к уху.

– Алло? Вас понял.

Потом пояснил нам:

– Нургаляйкин вернулся.

Ебитович пришел обтрепанный, как Маугли. В одной рванине. И без венца.

Попросил лист бумаги и ручку.

Каллиграфическим почерком написал заявление об отставке.

– А где корона? – взметнул бровь Абрамкин.

– Медведь отобрал. Косолапый…

– Зачем же медведю корона?! – взвизгнул я. События явно приобретали крен нехороший.

Рябов прикоснулся к потайной кобуре браунинга.

– Теперь надо ждать неадекватного поведения подмосковных животных.

– Верни, сука, корону! – с людоедскими интонациями попросил президент.

– Я вам не егерь… С топтыгиными не на короткой ноге! – огрызнулся Ебитович.

– Верни, говорю!

И тут в дверь входит Ф. Ф. Медведкин, с венцом на макушке.

– Я же тебя отправил в отставку?! – обалдел президент.

– Я из потомственных егерей, – оскалил зубы Медведкин. – С косолапыми на короткой ноге. Сам отдал.

– Ай, молодца! – обнял отставника Абрамкин. Забрал корону.

– Верните меня в предсовмины. А шею сверну глистократии.

– И верну!

Нургаляйкин подошел к малахитовому столику, взял свое недавнее заявление об отставке, порвал его на мелкие куски.

– И меня верните! Я стану родным братом Медведкину. Я не садист, я хороший.

– Верну… – расплакался президент. – Вы гляньте, какие люди?! Орлы!

– Думаю, о глистократии теперь можно забыть, – на выходе из Спасских ворот сказал я Рябову.

– Ах, Петя, Петя… – иронично скосился на меня гениальный сыскарь.

Как-то после музицирования на раскладном саксофоне сыщик Рябов резко спросил:

– Петя, а вам известно, что все гении сумасшедшие?

Я чуть не подавился утренней овсянкой.

– По-моему, это чудовищное преувеличение?

– А как же Ван Гог, отрезавший себе ухо? Эдгар По, умерший под забором?

– Это частности.

– Слабо же вы знаете историю… Понимаете, дорогой акушер, когда природа дает человеку чего-то слишком много, она требует возврат долга. Причем с грабительскими процентами.

Рябов оттер перламутровый мундштук саксофона клетчатым платком с монограммой частного сыскного агентства «Радуга».

– Почему вы об этом заговорили? – заиграл я желваками.

– Вчера видел интервью с председателем Центробанка.

– Павлом Гусем?

– Ага. Он обронил весьма странную фразу, мол, деньги – зло. Если уничтожить деньги, коррупция сама собой сойдет на нет.

– Мечты утописта.

– Если не припадок паранойи. А ведь Павел Гусь, без сомнения, фигура исключительно гениальная.

– Он зачем-то собирает марки немецких нацистов. Вяжет носки из шерсти тонкорунной овцы.

– Не только это. С отличием закончил Гарвард. Поднял Россию с колен, выплатив международному фонду все долги.

– Постойте, Рябов! Вот вы, например, очевидный гений. Назвать же вас безумцем у меня не повернется язык.

Зазвонил телефон. Опережая Рябова, я схватил трубку.

– Алло! Это Юрий Абрамкин. Ваш президент. То есть, президент РФ. Что, впрочем, одно и то же.

– Очень приятно… – почтительно сглотнул я слюну.

– Вы слышали, какую поганку по зомбоящику загнул Павел Гусь? Предлагает, зараза, всю наличность, до копеечки, прилюдно сжечь на Красной площади.

– Зачем? – сыщик безапелляционно выдернул у меня трубу.

– В целях борьбы с коррупцией и подростковыми суицидами.

– Что вы решили?

– Сначала я его хотел отправить в отставку, а потом в трижды орденоносную клинику имени Кащенко. Ночь не спал. Кусал подушку. Потом как озарило. А если попробовать? Как говорят в народе? Бог не выдаст, свинья не съест.

– От нас хотите чего?

– Быть рядом на стреме. Вы со своим гениальным умом…

– Ой, не надо!

– Я тоже лесть не люблю. Так вот… Чуть что не так, сразу дадите мне отмашку. И мы повернем оглобли назад.

– Главное не перейти точку возврата, – нервно поежился я.

– Короче! Первая партия бабок будет сжигаться в воскресенье, в 12.00. У Лобного места. Жду!

– Казнь денег?

– Именно! Я дал приказ ангажировать все возможные СМИ. Как отечественные, так и забугорные.

Президент отсек линию.

– Чао… – на автомате пробормотал я.

К Лобному месту подъехали пять КАМАЗов, груженых наличностью. Причем только рублями.

Часы на Спасской башне с тяжкой внушительностью пробили полдень.

Юрий Абрамкин лично щелкнул китайской зажигалкой с изображением шанхайской гетеры.

Новехонькие пачки бабла горели скверно. Слишком плотно стянуты, нет кислорода. Если не верите, испытайте сами.

Павел Гусь подошел к дымящейся куче и пошевелил ее страсбургским зонтиком.

Патриарх всея Руси перекрестил разгорающийся костер полупудовым крестом с изысканными камнями Сваровски.

Огонь взялся горазд веселей.

Я наклонился к чуткому уху инспектора:

– Не догоняю, почему пипл не ломится за деньгами?