Она, видимо, только что была в солярии и теперь блистала молодостью и цыганской смуглотой живота.
– Товарищи принесли любовную мазь, – выжидательно щурясь, произнес Гитлер.
– Дайте-ка… «Детский крем». Фирма «Красная заря»!
– Совершенно неизвестные мне вербальный посыл, – виновато оскалился фюрер.
– Похоже ваши эксперты, герр Гитлер, совсем охренели. Они бы еще скипидар принесли!
Евочка, эдакая сладкая бестия, брезгливо швырнула крем на стол и, покручивая аппетитными ягодицами и пестрым японским зонтиком, покинула нас.
Мы с сыщиком интуитивно замерли, предчувствуя развязку явно не в нашу пользу.
И тут – Гитлер заплакал.
Он рыдал взахлеб, как ребенок.
Он трубно сморкался в рукав своего черного зловещего мундира.
Он протяжно всхлипывал трехгодовалым киндером.
Мы с Рябовым приняли стойку «смирно» и преданно глядели на Гитлера, почти не мигая.
5.
– Браточки! – ласково обратился к нам фюрер. – Я так горемычен…
Адольф громко высморкался в клетчатый платок, услужливо предложенный мной, акушером второго разряда, Петром Кусковым.
– Мой фюрер, – дипломатично возразил сыщик, – вы покорили полмира. Слава самого Бонапарта, по сравнению с вашей, просто финтифлюшка и шняга.
Гитлер потер свои тощие щеки.
– А концлагеря? Печи для евреев? Какая слава? – устало вопросил он.
– Но… – было, возразил я, акушер Кусков.
– Никаких «но», – резко оборвал меня Гитлер. – Молоды вы еще, чтобы судить.
– Мне тридцать три года, – автоматически сказал я.
– Вот как? – недоверчиво посмотрел на меня фюрер.
– Мы вас прервали… – подхватил нить беседы Рябов.
– Так вот, – благодарно глянул на сыщика Гитлер, – я незадачлив с детства. У меня был алкоголик отец и деспот мать. Меня, как особо низкорослого карлика, унижали в гимназии. Я с детства самый несчастный человек в Германии.
– Именно поэтому, – продолжил мысль Рябов, – вы и смогли возглавить миллионы несчастных людей?!
– В каком вы звании? – спросил сыщика Гитлер.
– Штандартенфюрер!
– Надо будет повысить… Впрочем, я о другом… Если бы сбылась моя мечта, то не было ужасов этой нелепой войны.
– Что за мечта? – спросил я.
Адольф открыл нижнюю полку дубового стола и достал красочную детскую книжку. На обложке был изображен Буратино с золотым ключом.
– Вы с детства мечтали найти ключ? – быстро спросил сыскарь.
За окном с треском разорвалась британская авиационная бомба.
Истошно взвыла сирена.
– Мечта не сбылась, – горестно поджал губы фюрер. – Все коту под хвост… Майн либэ Ева меня не любит. Она купилась на мой пиар-образ. Она даже не хочет родить от меня кляйне киндер! Война заканчивается, видимо, не в нашу пользу… А золотой ключ мог бы открыть дверь в страну счастья.
Стараясь не греметь подковами эсэсовских каблуков, мы с Рябовым вышли.
– Цурюк на хаус, – о чем-то интенсивно думая, произнес Рябов.
– Что?
– Назад домой! – перевел Рябов. – Ева Браун уже не способна вдохновить злополучного Гитлера. Его карта бита…
Мы прошли задымленную, всю в осколках стекла и черепицы, аллею Риббентропа, свернули к дубовому лесу, вздохнули полной грудью и спорым шагом направились к вечно молодой Москве.
Глава 50
Мошонка русского носорога
1.
На женском сайте www.nymphomania.ru появилось сообщение следующего содержания: «Джакомо Казанова, легендарный плейбой и альфа-самец, прибывает с кратким рабочим визитом в Санкт-Петербург».
Под новостью помещен рисунок: усатый мужчина в алых штанах, с огромным вспученным гульфиком.
Я кликнул по этой пиктограмме.
И что я увидел?
Предо мной, во весь экран, явился мужской детородный орган. Он скорее принадлежал какому-то эрегированному носорогу нежели, чем нормальной особи хомо сапиенса.
Рябов подошел к монитору (плоский SyncMaster, 17-ть дюймов диагональ) почти вплотную, заиграл желваками.
– Ежкин кот! – выругался.
– Что такое?
– В Эрмитаж… Срочно!
2.
СПб заливало слепящее солнце. Медная лошадь под Петром Великим выглядела весьма игриво и двусмысленно. Казалось, даже гранитные сфинксы испытывают июльскую эротическую истому.
Женщины, особенно девушки, сияли. Куда делась вчерашняя озлобленность и угрюмость?
– Боже мой, – воскликнул я про себя, – чему вы радуетесь? Вас так много! Никакого Казановы не хватит.
В Эрмитаже я обнаружил уйму пригожих фемин. Ах, что за чудные ножки! Обворожительные попки! А глазки?!
Я вертел головой направо налево.
– Да, куда же вы все пялитесь?! – раздраженно осадил меня Рябов. – К золотой карете! Живо!
У золотой кареты какой-то бурят в тюбетейке щупал заскорузлыми пальцами рессоры и подозрительно щелкал языком.
Оттеснив бурята могучим плечом, сыщик вскочил на подножку, резко распахнул резную дверь.
– Ну? – спросил я с дрожью в голосе, хотя и не понимал, чего же мы шукаем.
– Ушел, шельмец! – Рябов огорченно перещелкнул именной браунинг.
– Кто?
– Казанова! – Рябов понюхал внутренность кареты чуткими ноздрями: – Слышите, пахнет итальянскими мужскими духами «Фаворит», а на полу, вон там, в углу, валяется женская заколка.
Действительно, на выдраенном полу волосяная заколка, в форме удава, проглатывающего кролика.
Я поднял её, обтер о штаны.
– Улика! – мудро сощурился.
3.
От Эрмитажа мы опрометью бросились к Зоологическому музею.
Там я засмотрелся на дивную коллекцию бабочек, но сыщик так дернул меня за рукав, что чуть не оторвал его с корнем.
– В зал русского носорога! – сквозь зубы обронил Рябов.
И вот мы в зале единственно сохраненного волжского носорога.
Что же мы видим?
Носатый мужчина, в расшитых золотом штанах, стоит подле чучела и ножиком что-то наскребает в склянку.
А скребет он мошонку русского носорога.
– Руки за голову! Банку на пол! – прошептал Рябов, вскидывая именной браунинг.
– Вы имеете право молчать… – подхватил я.
Подлец Казанова, явно нарушая европейский политес, сунул емкость себе за пазуху. И кувырком из зала.
Сыщик прицелился.
– Уйдет! – заскрипел зубами Рябов и нажал на спусковой крючок.
На выходе из зала Казанова рухнул.
4.
А ведь росточка он оказался порядочного! И нос, как уже было сказано, имел преогромный.
Какая потрепанность во всем его облике… Имидж шняжный.
Я наклонился над Джакомо, а он, подлец, схватил меня за горло.
– Х-х-х… – захрипел я.
Рябов навел в висок эротомана браунинг.
Казанова прикрылся мной как щитом. Пока еще живым.
Сыщик опустил оружие.
5.
Через полчаса мы сидели за столиком кафе Кораблестроительного музея и зорко глядели на заморского гостя.
– Я очень стар… – шамкал почти беззубым ртом маэстро. – А вокруг столько женщин! Миллиарды!..
– Тормозните, – предложил я, поливая русскую сосиску византийским перченым соусом.
– В молодости я публично поклялся на Библии у собора святого Павла, что не пропущу ни одну юбку. – Меня может спасти только эликсир из мошонки русского носорога.
6.
Ночью какая-то неведомая сила подняла меня.
Я взял в ванне баночку из-под майонеза, натянул походные пятнистые штаны и отправился…
И крадучись тронулся в Зоологический музей.
Я выдавил головой слуховое оконце полуподвала. Легко проник в апартаменты. Паркетные половицы в истерике закатывались, однако я упрямо шел к своей цели.
Вот он – красавец!
Русский носорог…
Такой матерый детина мог родиться только у нас, в России.
Я интимно подобрался к мошонке, достал перочинный ножик, банку, как вдруг в зале вспыхнул ослепительный свет.
Предо мной стоял сыщик Рябов.
– Не выдержали?
