«Что-то здесь не так!» – пронеслось в моей голове.
И, действительно, под мышкой Ладен держал средних размеров сушеного крокодила.
– Отдайте земноводное, Бен! – требовательно рявкнул Рябов.
– Я не понимайт! – откликнулся бывший глава международного террора.
– Может быть, это его крокодил? – предположил я.
Сыщик обжег меня ястребиными очами:
– В резиденцию Петра Великого! Срочно…
3.
Петр оказался высоким пожилым мужчиной, с топорщащимися по-кошачьи усами.
– Господа, – обратился он к нам, чуть не плача, – да, как они посмели спереть земноводное? Мне его подарили венецианские негоцианты. Это же символ русских реформ. Я как погляжу на этого зубастого гада, меня сразу тянет всё реформировать.
– Мы отыщем зубастика! – галантно осклабился детектив. – Подозреваете кого-нибудь?
– Разве что Алексашку… Меншикова… – задумался император. – Он то сапожной иглой щеку себе протыкает, то казну тырит.
– Противник реформ?
– Я бы не сказал, – смешался Петр. – Реформы закончатся, что красть-то?
– То-то и оно… – почесал я затылок.
– А о восточном следе вы думали? – по-лисьи сощурился Рябов.
– Персия? Мы только что заключили с ними мирный договор.
– Пока… – заиграл желваками инспектор.
4.
Ночь не принесла утешительных результатов.
Утром мы проснулись в гостинице «Жемчужная радуга» от дружного пения гондольеров.
А пели они о крокодиле.
Бедный Петр Первый!
Ты потерял сушеного крокодила.
Злой Бен Ладен хочет сгубить тебя.
Пропал Петро…
Потом вдруг вступил молодой, полный веры и наивности венецианский голос:
У коварного Бена ничего не получится.
В Венеции уже сыщик Рябов и акушер.
Они разыщут пропавшего крокодила.
Веселись, Петро!
Пение длилось, я засекал по часам «Заря», ровно сорок три минуты.
Ах, как жаль, что я не успел записать нотные знаки этой божественной мелодии!
Ее бы затянула вся Россия…
Рябов резво, как мартовский олень, соскочил с водоналивного матраса.
– Петя, – с хрустом потер небритую щеку, – мы не вправе обманывать ожидания гондольеров.
– Тем более таких молодых и наивных, – добавил я, акушер второго разряда, Петр Кусков.
5.
Мы выскочили на узенькую мостовую, петляющую подле зловонного канала и, не договариваясь, понеслись к тому мосту, где столкнулись с хомо сапиенсом в клетчатом платке.
Ба! Он опять проплывал на гондоле, под тем же арочным мостом, с тем же сушеным земноводным под мышкой.
Не договариваясь, мы спрыгнули с моста в утлую лодку и вцепились в грудки Ладена.
Однако человек востока обладал недюжинной силой.
Нас разбросал, как котят…
Хотя мы больше походили на снежных барсов.
Тогда Рябов выхватил свой именной браунинг и выстрелил над головой.
Бен выронил крокодила в гондолу, а сам нырнул в мерклую воду.
Можно было бы торжествовать викторию, да тут в бой вступил гондольер.
Принялся лупцевать нас кипарисовым веслом.
Лицо веслодержца показалась знакомым.
– Алексашка? – воскликнул я, акушер второго разряда, Петр Кусков.
– Меншиков? – подхватил Рябов.
Гондольер отложил весло, судорожно усмехнулся:
– Я сейчас вам все объясню!
6.
В пивной «Три гондольера» тепло и уютно. Сушеный крокодил (на попа) стоял в углу. Рекой текло пенное крепкое пиво.
– Реформы зашли в тупик… – отхлебывая хмельной напиток, исповедовался Алексашка. – На Руси смута и мор. Одним словом воровство и коррупция.
– Зачем вы связались с террористом? – сощурился Рябов.
Меншиков смахнул слезу:
– Бес попутал! Думал, вдруг поможет Восток. А надо было апеллировать к Западу.
На прощание Меншиков хотел показать, как он сапожной иглой протыкает себе щеку.
Мы вежливо отказались.
7.
Мы шествовали с Рябовым по центру Венеции, мимо Храма святого Петра. Сыщик нес аллигатора под мышкой.
– Отдадим крокодила Петру? – спросил я.
– Тогда русская смута продолжится… – нахмурился Рябов.
В резиденции Петра царило скорбное оживление.
– Император скончался! – сообщил нам дворецкий, передернув в нарочитом плаче жирными щечками. – Не выдержал расставания с земноводным.
Мы развернулись на 180 градусов.
– Куда теперь? – резко спросил я.
– В Музей биологии, – посуровел Рябов. – Раз венецианцы подарили эту сушеную гадину Петру, пусть они на нее и любуются. Россия должна проводить реформы без поддержки всяких земноводных и прочих гад.
Глава 47
Тесак Че Гевары
1.
Рябов был ближайшим другом и сподвижником легендарного революционера Че Гевары. Это и младенцы знают. Не только кубинские. Русские.
– Петя, – сощурился как-то сыскарь, – мой друг Эрнесто Гевара де ла Серна срочно нас вызывает.
– Кто вызывает? – испугался я, акушер второго разряда, Петр Кусков.
– Товарищ Че… – нервно уточнил инспектор, вставляя в раструб сапога тесак для рубки сахарного тростника, подарок самого Че Гевары. – Кубинская революция в серьезной опасности.
– Тогда какой вопрос? Вылетаем!
2.
Годы революции на Кубе канули в Лету. Романтика сгинула, развеялась без следа. Чиновники с энтузиазмом возводили себе дворцы, подминали под себя государственные банки, рядились в тоги оголтелых народолюбцев в парламенте.
– Когда я вижу бюрократа, – по секрету сообщил мне Рябов, – сразу хватаюсь за сахарный тесак.
– Ребята, – встретил нас Че Гевара, – какой-то сукин сын совершил дьявольское преступление.
– Как раз по нашей части! – возликовал я.
– Подожди, Петя… Пусть Че договорит.
Гевара заплакал.
Жемчужные зерна мужских слез вязли в косматой бороде.
– Пропала «Гранма»! – воскликнул товарищ Че.
– С этой яхты вы десантировались на Кубу? – уточнил Рябов.
– Кого-то подозреваете? – взметнул я правую бровь.
– Увы, нет…
3.
В Гаване есть розовые фламинго, ястребы на телеграфных столбах и кубинцы, весело танцующие самбу и румбу под звуки уличных народных инструментов.
Нас Рябовым все это не интересовало.
– Кто мог украсть раритет? – вопросил сыщик.
– Кастро! – предположил я.
– Фидель или его брат Рауль? – как гончая, детектив подобрался.
– Я и не знал, что у Фиделя есть брат.
– Есть. И – родной.
– Это облегчает дело!
– Не думаю…
И тут мы натолкнулись на толпу, искрометно отжигающие какой-то танец. Отплясывали даже загорелые морщинистые старики. Находясь, так сказать, одной ногой уж в могиле.
Рябов, к моему изумлению, издал отчетливый гортанный звук и отчаянно в русско-украинской присядке вклинился в пеструю толпу.
– Товарышш! Товарышш!.. – уважительно раздавалось то там, то сям.
Ох, неспроста танцевал великий и неустрашимый Рябов.
– Срочно отправляемся на пляж, – пошептал мне сыщик, не без труда выскочив из мускулистого круговорота. – Мне кое-что удалось уяснить.
4.
Изумрудные волны разрезали кролем мулаты и мулатки.
Под скосившимся тентом сидел дядюшка Хэм. Что-то строчил карандашом в простеньком блокнотике, наблюдая, как загорелый морщинистый дед вытаскивает из потрепанной шхуны остов огромной рыбы.
– Объели стервецы-акулы! – пожаловался старик писателю.
Тот быстро записал эту язвящую фразу в блокнот.
Рябов мгновенно снял с себя костюм из виссона, потайную кобуру, вынул сахарный тесак из раструба сапога, стоптал обувку. Нырнул в голубую бездну Атлантики.
Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Мы плыли в молчании минут двадцать.
Океанская вода крайне солона.
Над нами, курлыкая, проносились розовые фламинго.
– Так, где же яхта? Где «Гранма»? – спросил я, акушер Кусков.
