– Мы же отдали её вождю?

– Мой друг, не считайте меня таким простачком, – сыщик закурил и пустил в потолок колечко душистого дыма. – Сигару для команданте я прикупил в кубинском шалмане, за три песо. Фидель уже пожил свое, а нам с вами бессмертие кстати. Подумайте о своих читателях, например. Должны же вы дожить до триумфа?

– Да, но… – залепетал я. – Зачем же вы тогда попросили в награду песок с революционного брега?

– Для отвода глаз… Остров нашпигован шпиками и стукачами всех мастей, – посуровел Рябов и вдруг рассмеялся: – Кстати, этот песочек до чрезвычайности придется по вкусу моему коту, Фиделю. По весне, от избыточных сексуальных сил он, подлец, мочится в мои сапоги.

Рябов выпустил две струйки сквозь носовые отверстия.

Я с жадностью втянул в себя дым.

По Садовому кольцу поползли зловещие слухи. Чарльз Дарвин зачем-то по ночам посещает московский зоопарк. Прямехонько с Галапагосских островов, после наблюдений за вьюрками.

Рябов лихорадочно закурсировал по заставленной хламом комнате.

– В нашем зоопарке есть редчайший вид обезьян, – обжег меня взглядом. – Золотая китайская обезьяна. Обезьяна-лев.

– И чего?

– Ах, Петя, – сыскарь перещелкнул затвор именного браунинга, – Дарвин и обезьяна-лев! Неужели вы не догадываетесь?

В зоопарк (у метро «Баррикадная») мы с Рябовым, как водится, ворвались за полночь.

Обморочно темно. Желтый череп луны скалится из-за туч. В его инфернальном свете жутковато выглядят скульптурные композиции гениального Махмуда Батичелли. Остервенело ухают филины. Истерично завывают шакалы.

Дорогу Рябов освещал японским фонариком. Это в одной руке… В другой же именной браунинг.

После очередного уханья филина у меня возникло желание выхватить свой парабеллум и открыть лихорадочную стрельбу во все стороны.

Чудом сдержался…

– Смотрите! – Рябов схватил меня за руку.

Я стал оглядываться.

– В вольере…

Дарвин, этот естествоиспытатель с мировым именем, пахал на золотой обезьяне. (Обезьяна-лев запряжена вместо вола.) Надо отдать ей должное, мартышка свирепо огрызалась, оскаливая клыки, однако все-таки шла, повинуясь плетке. Деревянная соха глубоко вспарывала почву московского зоосада.

– Ничего… – осатанело шептал Дарвин. – Ты у меня, поганка, станешь человеком. Станешь, как миленькая!

И на этих самых словах у примата отвалился хвост и втянулась челюсть. Очи макаки смотрели уже почти по-человечьи.

В углу вольера мы увидали четыре голых существа, людей с остатками обезьяньей шерсти.

– Он превращает в хомо сапиенса последнюю, пятую, – скрипнул зубами сыскарь.

Рябов выскочил из-за живой изгороди:

– Руки вверх!

Дарвин отпустил соху.

– Я не понимайт по рюсськи! Я есть туманный Альбион.

– Ду ю спик инглиш? – спросил я, акушер второго разряда, Петр Кусков.

Чарльз вдруг встал на четвереньки, с ошеломляющей скоростью побежал по крутому откосу.

Ан от ночного сторожа Ивана Желудько не так-то просто уйти.

Оказывается, он тоже следил за обезьяньими метаморфозами.

– Ты что, засранец, с макаками сделал! – искренне кипятился г-н Желудько. – Носки из обезьяньей шерсти будешь плести? От ревматизма, блин?

Желудько вознес над натуралистом рыжий кулак.

– Товарищи! Я вам все объясню…

– Ну?! – взвыли мы в три глотки.

– Обезьяны орут благим матом. Крокодилы рыдают крокодильими слезами. Верблюд сто дней может не пить. Не по-человечьи это! Не по-людски! – исповедовался природовед. – Вот я и захотел обратить их в хомо сапиенсов.

– Почему в Москве? – насупился Рябов.

К нам подступили пять полуголых существ.

– А с нами как? – стыдливо прикрывая причинное место, спросил обезьяна-самец.

– Ступайте в Китай, – посоветовал Дарвин. – Вы же китайские обезьяны. Обезьяны-львы!

– Да мы и не знаем, где этот самый Китай! – возмутились бывшие макаки. – Нам в Златоглавой привычней. Кормежка, опять же…

– Объявляется посадка на рейс «Москва – Лондон», – с некоторой гнусавинкой произнес диктор «Шереметьево-2».

Я, акушер второго разряда, Петр Кусков, крепко обнял Дарвина:

– Чарльз, у нас для вас есть подарок.

Развязал коробку, достал щенка таксы.

Кутенок сонно заморгал, фальцетом тявкнул.

– Он укусит меня! – крикнул Дарвин. – Надо превратить его в хомо сапиенса…

Тотошка потянулся к натуралисту, нежно лизнул его щеку.

– Да эта скотинка дат фору любому человеку, – Рябов заиграл желваками.

– Неужели?! – Дарвин прижал псинку к сердцу, спорыми шажками отправился к трапу лайнера.

– Гений – тот же ребенок, – усмехнулся сыскарь.

– Не то слово… – сморгнул я алмазные слезы.

Золотой осенью мы с сыщиком Рябовым гуляли по яблоневым садам Подмосковья.

С идиотским однообразием куковала кукушка.

Резко тянуло палым винным листом.

В небе, выстроившись клином, улетали какие-то пегие птицы.

– Петя, взгляните-ка на лица садоводов, – предложил мне Рябов.

Я глянул и… содрогнулся.

На них начертано отчаяние, страх, даже мистический ужас…

К нам подошел садовод Егорыч. На ногах – кирза, на голове лихо заломлен картуз с лопнувшим козырьком.

– Как дела, дед? – сощурился Рябов. – Урожай-то хорош?

Садовод длинно сморкнулся, невнятно матюгнулся.

– В чем дело, Егорыч? – решил уточнить я, акушер второго разряда, Петр Кусков.

Егорыч голубыми глазками зыркнул на меня.

– Лутцые яблоцки, – от волнения зацокал он, – кажную ночь кто-то сымат! Самые увесистые сымат…

– Сторожа куда смотрят? – спросил Рябов.

– Я и есть сторож!

Рябов задумался. Потом с ястребиной зоркостью глянул мне прямо в зрачки:

– Кажется, Петя, мы невзначай набрели на крупное дело. Срочно в Лондон!

– Почему именно в Лондон?

– Объясню на месте.

Возле Биг Бена сыщик заиграл желваками:

– Присматривайтесь к яблочным лавкам.

Я стал крутить головой, увы, таковых лавок не обнаружил.

Тут по Бейкер-стрит прошел господин, смачно жующий огромное русское яблоко. Исчез за дверью особнячка с красной черепичной крышей. К строению примыкал парк с карликовыми английскими дубками.

Мы с сыщиком спрятались в живой изгороди. Приступили к наружному наблюдению.

Из дома выплыла огромная мэм, по виду служанка, с полной корзиной налитых, ядреных яблочек. Подошла к одному из дубков. Принялась привязывать голубыми ленточками плоды к узловатым веткам.

Потом гаркнула:

– Исаак, готово! Выходьте!

Пред нами появился ранее наблюдаемый субъект.

Сел под английский дубок с русскими яблочками.

– Клара, тряси! – приказал сурово.

И могучая мэм стала трясти.

Однако яблоки крепко привязаны на ветках. Ни одного падения…

– Шибче! – взревел Исаак.

Мэм чуть не вывернула дубок с корнем.

Огромное яблоко шарахнуло Исаака по лбу.

– Эврика! – заорал Исаак, кинулся в родные пенаты.

Клара неспешно принялась собирать палые яблоки. Она протирала их клетчатым подолом, складывала обратно в корзину.

Согнувшись под тяжестью даров природы, удалилась в дом.

– Вы что-нибудь поняли? – спросил Рябов.

– Масонский заговор?!

– Какая скудность воображения…

– Сигару? Шотландский плед? – спросил нас Исаак ласково.

– Мне бы шотландского виски, – попросил я, акушер второго разряда, Петр Кусков.

Исаак сам налил мне бодрящий напиток.

– Господин Ньютон, – сощурился я, – зачем вы воруете наливные русские яблочки?!

– Вы были в доме Эйнштейна? – вкрадчиво вопросил Исаак.