Нужную информацию подсовывает память-предательница, издевательски услужливая... да, да... ментоскоп разрушен - давно и невосстановимо. Она уничтожила его, обратила в груду оплавленного металлолома... и обратила в ничто - всяческие сведения о нём в мозгу главного конструктора. Можно и ему забыть о ментоскопе...
Отчего же теперь поддалась она - примитивной пытке?
Его взгляд вбирает в себя огранённый камень в половину ладони. Красно-лиловый, прозрачный, светящийся изнутри камешек на тонкой цепочке - на её шее. Разгадка к её бессилию.
Кристалл, самый драгоценный во вселенной. И одновременно - палач для владеющих Силой.
Хеттский рубин. Маленький камешек выпил её Силу.
Теперь он наверняка получит от неё... что - получит? какая информация нужна ему от неё - на сей раз?
Может, не информация вовсе? Может - действие? Или - просто...
Просто - реванш. Её беспомощное, униженное положение перед ним. Взгляд "Пленённой Воительницы" с картины Арсеньева, безысходная ярость загнанного в западню хищника - снизу вверх. Скрученная, истерзанная плоть - и дух на грани слома, никчемная гордость, смехотворный вызов. Тёмное, звериное удовлетворение поднималось из самых гиблых бездн подсознания; разливалось в крови медленным ядом победы.
Некогда она оскорбила его - до донышка, до сокровенных глубин души; отняла, растоптала, оплавила мечту всей его жизни - не вернуть, не восстановить. По крайней мере теперь, с запозданием, должна она понять: его никто никогда не унижает - безнаказанно.
Вот - час расплаты, долгожданной, тщательно взлелеянной.
Он торжествовал. Он упивался: своей властью - и её беспомощностью.
Тонкая струйка крови - почти чёрной в неверном, призрачном свете - сбегала из угла её разбитых губ вниз по подбородку, капала на серый комбинезончик, расплывалась там отвратительным грязно-бурым пятном. Почему-то именно это приковало особенный, странный, болезненный интерес. Почти бессознательно потянулся он свободной от ножа рукой к её лицу; хмельно рассмеялся, когда она, оскалясь, попыталась отпрянуть. Легко, почти нежно обмакнул в кровь самые кончики пальцев. Поднесённая к самым глазам, та приобрела оттенок густо-рубиновый и слегка пенилась, как молодое вино деймов.
И, внезапным импульсом, он облизнул пальцы - неторопливо, задумчиво; смакуя, провёл языком по нёбу.
- Мне сладок вкус твоей крови, Пришелица Ниоткуда... - произнёс вполголоса, глядя в упор, с прищуром, в её бешено-беспомощные глаза, чёрными - в чёрные.
Молодое вино деймов ударило в голову, как обычно, с двух-трёх первых капель. Сладкий яд торжества закипал в жилах - преобразуясь в хорошо забытое, давно похороненное, но такое простое, естественное желание. Чем ещё, спокон века, мужчина может уязвить женщину? Не просто уязвить - сломить, раздавить, смешать с грязью раз навсегда?!
И опять, как в наркотической эйфории, потянулся он неверной отчего-то рукой; уцепил комби на её груди; рванул исступлённо, помогая себе и ножом, раздирая неподатливую ткань-пластик от горла до паха. Смуглое, в порезах и кровоподтёках тело её, тонкое и мускулистое, судорожной дугою выгнутое на жертвеннике неведомого божества... тёмный, первозданный ужас, выплеснувший вдруг из глубин её глаз, всегда таких гордых, насмешливых, всезнающих... Мозг окутывало багровым туманом. Медленный яд обратил кровь в раскалённую магму, выжигающую изнутри, дотла - и плоть и душу. Неистовство похоти, достигшее пика, швырнуло его, безвольного, вперёд в диком, странно затяжном прыжке, как сквозь густеющий металлоцемент, - и парализовало на середине движения.
Во имя Светлого Неба! кто здесь - палач, кто - жертва?!
Из-за камня к её обессиленному телу метнулась ещё чья-то, новая рука - гибкой стремительной змейкой... худенькая, в цыпках детская ручонка. Отчаянный визг в клочья располосовал застойную, тяжёлую тишину подземелья, да и нервы заодно, когда маленькие пальцы намертво охватили рубин; рванули с силой, возможной только в ночном кошмаре. Два звена платиновой цепочки лопнули в двух местах; отшвырнутый гадливо, кристалл прочертил полутьму метеором в замедленной съёмке - и, как метеор же, сгинул бесследно, не достигнув земли.
А она уже жутко-неторопливо поднималась на ноги, в лиловатом коконе из шаровой молнии; и оплавленные металл и камень стекали по границе его тягучими каплями; и ещё одна бывшая беспризорница без опаски встала рядом, со своей чисто отмытой и перекошенной яростью детской мордашкой...
- Диса, - только и выговорила прежняя Пришелица Ниоткуда: негромко, с убийственной отчётливостью.
И тогда - его ужас наконец прорвался воплем...
...Всё ещё захлёбываясь собственным гортанным криком, всё ещё барахтаясь в липких тенетах кошмара - он широко распахнул глаза... вынырнул из полутьмы - в полутьму.
Он лежал, разметавшись, на своём квазибиопластовом ложе; тело сплошь облепила вязкая плёнка пота, в ушах ревели тайфуны, и дыхание хлюпало в лёгких гнилой, зимней слякотью. Она стояла над ним, не в бушующем коконе энергии - в зыбком ореоле телепортации; ладонь её касалась стены над его головой, заставляя полоски агронциса засветиться в самом минимальном режиме.
- Кошмары мучают, Ваше Узурпаторское? - с обычным своим насмешливым участием поинтересовалась Шейла.
И, не вполне ещё разграничив сон и явь, Аррк Сет уже лихорадочно возводил вокруг только что отлетевших своих видений телепатический блок, надёжнейший изо всех возможных.
Не приведи Светлое Небо - поймёт она, какой кошмар его терзал!
- Как обычно, вы ничего мне не откроете.
Отняв ладонь от стены и выпрямившись, с укором покачала головой Шейла. Ощутил Аррк Сет, как лучик её мыслепоиска чиркнул по краешку его Особой Защиты; отступил, убрался деликатно. Спасибо Эндомаро за эти растреклятые уроки телепатии. И - не пора ли взять себя в руки, во избежание дальнейших неуместных забот? Политики мы или где? - в любой ситуации, даже сию минуту после страшного сна? А для политика что дороже самообладания? первейшее достоинство, и щит надёжнейший.
Стараясь дышать ровней и тише, и натянуть привычную маску спокойной иронии (личина, давно приросшая и ставшая лицом!), передвинулся он из положения "лёжа навзничь" в сидячее - плавнее, друг Аррк, непринуждённей! Набросил на плечи невесомое покрывало - гигроскопическое, пусть кожу высушит. Ухмыльнулся: хорошая мина при плохой игре, кривоватая, надо признать. Что ещё? последний штрих - вспомнить об учтивых манерах, изобразить светский полупоклон?
- Вечер добрый, достойная этшивин. Право, беспокойства вашего не стоят бредни вояки-неудачника во мраке ночи, на склоне лет.
- На заре новой молодости, хотели вы сказать?
- Ах да: как мог забыть. (Не горечь ли отозвалась в словах его - взамен желаемого насмешливого безразличия? впрямь стареешь, Узурпаторское!) Только бремя прошлого - кому дано сбросить его совсем? Даже вы не считаете правильным отрекаться от него: каждый в отдельности - и Конфедерация в целом, верно? Какие бы назойливые призраки вас ни преследовали?
Исподволь сошёл на нет лиловатый отсвет вокруг тела Шейлы; сменился приглушённо-тёплым, янтарным мерцанием агронциевых пластин по всей спальне. Факелы? свечи? интим?!
Распелся, понимаешь, как на военном совете у своих блаженной памяти "Союзников Очищения Огнём"...
А тут - Шейла тревожно-испытующе вглядывается прямо в глаза, сверху вниз: чёрными - в чёрные.
Встретились два одиночества - через века и миры, через мыслимые ли, немыслимые реальности и вероятности. Вопреки всему; поверх барьеров. Внезапным импульсом чувствуешь тепло её души; и знаешь без знания, что долгие годы там царила лишь леденящая пустота давней, непоправимой утраты. И ответным, тёплым толчком поднимаются - раскаяние, и желание послать к хаосу всю хваткую настороженность политика, открыться безраздельно: помоги, защити меня - от меня самого! Известно ведь и тебе, каково метаться в отчаянных поисках опоры, цели, смысла; безнадёжно, исступлённо, выдираясь изо всех жил... не от себя ли и ты бежала - в мою Реализованную Вероятность? Неприкаянный неприкаянного всегда поймёт, не так ли?!
