«И ни к какой не причастен касте?»
«Нет…»
Годы прошли.
И вот размышляю:
«В кого же я верую?
Молюсь – кому?…»
В того, быть может, чье имя
Слышал в сторонних устах,
Вычитывал в книгах священных,
Разноязычных и разноплеменных?
Оправдать свой выбор упорствовал
Святыми молитвами,-
Но жизнью не смог оправдать.
Я – отверженный, я мантр не шепчу.
Мантра моя от замкнутой двери святилища
К земному ушла окоему,
За любые ограды,
К звездам небесным,
В лес, к цветущим прогалинам,
По терниям скорбной дороги
Встреч и разлук, всех любимых и любящих.
Был я ребенком, когда впервые
Затрепетала грудь
Мантрой земли в ее первом цветенье,
Мантрой, полною света.
В саду
Взорам явилась моим кокосовых пальм бахрома,
Когда я сидел одиноко
На стене развалившейся, мхом приодетой.
Излилась, горяча, из предвечного жизни ключа
Света струя, крови моей
Даровала биенье божественной тайны,
Чуть внятная шевельнулась память
О сроках, отошедших в неведомое.
То было мерцание существа моего, еще не обретшего
плоти,
Растворенного в жаре прадревнего солнца.
На осеннее жнивье любуясь,
В круговращении собственной крови
Я улавливал света бесшумную поступь,-
Задолго до дня воплощения
Следовал он за мной.
Изумленно ширилась мысль в беспредельном потоке,
Сознавая,
Что ныне в свете творенья,
В том самом свете я пробужден,
Где лет и веков миллиарды
Дремала мне предстоящая жизнь.
Каждодневно моленье само собой завершалось
В радости бодрствованья моего.
Я – отверженный, мантр не шепчу,
Не знаю, к кому несется, куда
Молитва моя, от святых обрядов отрекшаяся.
Ребенком я жил без друзей.
Одинокие дни мои
Устремлялись взорами вдаль.
В семье распорядка строгого не было.
Ни присмотра за мной, ни заботы.
Обыденная жизнь текла, не зная запретов.
Крепкой оградой обнесены соседей дома,
Ладно построены, кишат людьми,
А я поглядывал издали,
Как всякий народ дорогой торной бредет.
Я – отрешенный, к касте я не причастен.
Они же законы блюдут, для них я – не человек.
Привольно мне было играть на всех перекрестках,-
А те обходили ребенка,
Краем одежды лицо прикрывали,
Для своего божества наилучшие брали цветы,
Согласно с законом,
Моему божеству оставляя
Лишь те – иные, простые,
Что солнцем одним лишь признаны.
Я отвержен людьми.
Но жажду я – человека,
Того, в чьей прихожей
Нет стражей, нет стен.
Вне скопищ людских моему одиночеству
Обрел я попутчиков.
Они внесли в величайший век
Свет, меч, мысль.
Подвижники, страха не знающие, одолевающие смерть.
Эти – свои, каста моя – их каста, мой род – их род.
Их чистотой дух мой предвечный очищен.
Стезя их – правды стезя, их моления – свету,
Бессмертье – их достояние.
Замкнутый в круг, утратил я человека,
Снова обрел, круг разорвав.
Я – ладонь к ладони – сказал:
«О ты, человек человеков, вечности чадо!
Избавь нас от гордости
В круге замкнувшихся, с кастовым знаком на лбу.
О человек! Я тебя увидал на другом берегу
С берега мрака.
Я – благословенный,
Отверженный я, непричастный к кастам».
И явилась в лесную пустыню мою
Женщина – сладостный образ самой любви!
Песню мою одарила напевом,
Ритмом – танец,
Упоила амритой грезу.
Хмельна и вольна, хлынула в сердце волна,-
Затоплен паводком голос души,
Уста онемели.
А женщина из-под сени древесной
Наблюдала смущенное, удрученное
Мое лицо.
Приблизилась быстро, рядом со мною присела,
В обе ладони руки мои заключила, сказала:
«Не знаешь, кто я, не знаю, кто ты.
Дивно:
Как по сей день мы друг друга не знали?»
Я ответил: «Построим же мост
Меж двоими, друг друга не знающими!
То воля сердца вселенной».
Я полюбил.
Два потока любви заструились:
Один опоясал любимую нежностью,-
Так омывает деревню
Мелководная, всем знакомая с детства
Текущая тихо река,-
Спокойные воды
В берегах невысоких
Моей повседневной любви.
В засушливую пору мелела,
Становясь говорливой, когда наступали дожди.
Порой в волнах колыхала она
Образ женщины самой обычной,
Тускнеющей под покрывалом забот и сует.
А порой бывала насмешлива
И обидеть могла.
Теченье другое моей любви
Вело к океану.
Там, из глубин морских,
Величавая выплыла женщина,
Воплощенье моих созерцаний,
Которым нет предела,
По край наполнила душу мою и слово мое;
Затеплила в недрах моего одиночества
Вечной разлуки светильник.
Я созерцал сияющий лик Красоты
В паводке вешних цветов,
В листве древесной трепещущей,
Струящейся искрами света,
Внимал рокотанью ее ситары
[99],
Любовался пляскою света и тени
На сцене годичных смен,
В смене их покрывал разноцветных.
Я видел ее, где слагается летопись мира,
Рядом с творцом, по левую руку его.
Видел, как смрадным прикосновением
Красоту оскорбляет низменность зверя,
Струился тогда
У Рудрани
[100] из третьего ока
Огонь разрушительный,
Испепеляя приют потаенный зла.
В песне моей, что ни день, накоплялась
Первая тайна творения – света от света,
И последняя тайна творения – бессмертье любви.
Я – отверженный, я мантр не шепчу.
Ныне моленье вне стен храмовых
Завершено.
Оно зародилось в мире богов,
Ныне отдано – миру людей,
Душе, сияющей в высях небесных,
Брату по духу – в радости духа.
