Когда Шучорита, приняв ванну, накормив завтраком и отправив в школу Шотиша, вернулась в комнату, она застала Биноя в таком понуром и подавленном состоянии, что возобновлять прежний разговор она не решилась. Садясь за стол, Биной не прополоскал рот, как того требовал обычай.

– Вот что, Биной,- сказала недовольно Хоримохини.- Раз ты не придерживаешься индуистских обычаев, отчего бы тебе не стать брахмаистом?

– Как только я окончательно уверюсь, что индуизм – это только свод правил о том, что можно и чего нельзя есть, к чему можно прикасаться и к чему нет, и многих других бессмысленных обычаев и запретов,- ответил Биной, слегка обидевшись,- я немедленно перейду если не в брахмаизм, то в христианство, мусульманство – во что угодно… но пока что я в индуизме до такой степени еще не отчаялся.

От Шучориты Биной ушел в подавленном состоянии; ему казалось, что удары сыплются на него со всех сторон, а кругом пустота и укрыться негде. Он разошелся с Горой, оттолкнул от себя Лолиту, и даже его горячая дружба с Хоримохини стала заметно охладевать. В ответ на нежность, которую питала к нему Бародашундори, и доброту Пореша-бабу, и теперь еще ласкового с ним несмотря ни на что, он перевернул в их доме все вверх дном, и теперь уж ему там не было места.

Биной нуждался в искреннем расположении тех, кого любил, и делал все, чтобы заслужить эту любовь. Как же могло случиться, что именно он, Биной, оказался вдруг за пределами привычного круга симпатии? Вот он вышел из дома Шучориты и не знает, куда ему идти! Было время, когда он без раздумий направился бы к Горе, но теперь сделать это не так-то просто. Что он скажет Горе? А молчать в присутствии друга слишком тяжело. И к Порешу-бабу пойти он тоже не мог.

Биной медленно шел по дороге, понурив голову, и неотступно думал над тем, почему он оказался в таком нелепом положении.

Погруженный в свои мысли, он вышел к пруду Хедуа и сел на берегу в тени под деревом. Все трудности, с которыми сталкивала его жизнь, он обязательно обсуждал с Горой. Он не принимал ни одного решения, не посоветовавшись предварительно и не поспорив с ним. Сегодня это было невозможно – думать и принимать решения он должен был сам.

Биной не страдал отсутствием способностей к самоанализу. Он не мог оправдывать себя, сваливая вину на объективные причины. И потому после некоторого раздумья пришел к выводу, что во всем виноват он один.

«Нет на земле такого ловкача,- мысленно рассуждал он,- который мог бы купить вещь, ничего не заплатив за нее. Если хочешь выбрать одно, поступись другим. Я же нахожусь в положении человека, который не хочет упустить ничего и потому теряет все. Хорошо тому, кто сумел решительно и бесповоротно выбрать свой жизненный путь. Несчастный же, который мечется по нескольким дорогам, не в силах отказаться ни от одной из них, только лишает себя возможности достичь желаемой цели. Кто он, если не жалкий бездомный пес!»

Трудно определить болезнь, но, даже установив диагноз, нелегко бороться с ней. Биной был способен остро мыслить, но не умел действовать. Вот почему до сих пор он во всем опирался на друга, более волевого, чем он сам. Наконец-то теперь, в самую критическую минуту своей жизни, он вдруг понял, что в мелочах безвольные люди могут прибегать к чужой помощи, но на крутых поворотах жизни им приходится рассчитывать только на свои силы.

Когда солнечные лучи начали подбираться поближе, разгоняя тень, в которой он сидел, Биной поднялся и снова вышел на дорогу, но не успел он сделать и нескольких шагов, как услышал голос Шотиша: «Биной-бабу, Биной-бабу!» И через секунду маленький друг уже крепко держал его за руку. Была пятница, и Шотиш шел домой из школы, чтобы не возвращаться туда до понедельника.

– Пойдемте к нам, Биной-бабу, ну пойдемте! – упрашивал он.

– Как же я могу? – спросил Биной.

– Но почему же не можете? – не отставал Шотиш.

– Вряд ли у вас очень обрадуются, если я так зачащу. Но Шотиш не удостоил этот довод ни малейшим вниманием

и только сказал:

– Нет, пошли!

Шотиш и не подозревал, как запутались и осложнились за последнее время отношения Биноя и его родных, и поэтому искренняя привязанность, которую мальчик питал к ному, особенно трогала юношу. Из всех обитателей дома, еще так недавно казавшегося ему земным раем, Шотиш один сохранил ясные, ничем не омраченные дружеские чувства к Биною. Он один с прежней доверчивостью смотрел на Биноя сейчас, когда все, казалось, рушилось вокруг него, и только одному Шотишу не было никакого дела до всех выпадов и обвинений общества.

– Пошли, брат,- сказал Биной, обняв мальчика. – Я провожу тебя до дому.

Обняв Шотиша, Биной словно ощутил всю сладость любви и ласки, которой Шучорита и Лолита окружали мальчика с самого детства.

Биной с наслаждением слушал мальчика, который всю дорогу без умолку болтал о каких-то посторонних пустяках. И в этом общении с чистой детской душой Биной смог на некоторое время забыть о своих собственных запутанных делах.

Дорога к дому Шучориты шла мимо дома Пореша-бабу. С улицы была видна гостиная Пореша во втором этаже. Когда они приблизились к дому, Биной не удержался и бросил взгляд на окно. Он увидел сидящего за столом Пореша-бабу. Разобрать, разговаривает он с кем-нибудь или нет, было нельзя, но было видно, что рядом с его креслом на низенькой плетеной табуретке, спиной к улице, сидит в позе примерной ученицы Лолита.

Возбуждение, в котором Лолита покинула дом Шучориты, не прошло ей даром. Она долго не находила себе места и наконец, не видя другого способа успокоить расходившиеся нервы, тихонько вошла в комнату отца. Таким миром и покоем веяло от Пореша-бабу, что нетерпеливая Лолита нередко приходила молча посидеть возле него, когда раздражение и беспокойство овладевали ею.

– В чем дело, Лолита? – спросил ее Пореш-бабу.

– Ни в чем, отец,- ответила она.- Просто у тебя тут так хорошо и прохладно.

Пореш-бабу прекрасно понимал, что сегодня она пришла к нему с разбитым сердцем; у него и самого на душе было тяжело. Он повел разговор о том и о сем, стараясь развеселить ее и понемногу отвлечь от черных мыслей.

Вот этой-то задушевной беседы отца с дочерью и был свидетелем Биной. Он невольно остановился, не отводя глаз от окна, и совершенно пропустил мимо ушей то, что говорил Шотиш. А тот как раз поставил на обсуждение чрезвычайно сложный вопрос из области военной тактики. Его интересовало в принципе, нельзя ли между своей и вражеской армиями расположить отряд дрессированных тигров и том самым обеспечить победу? До этого момента вопросы и ответы следовали один за другим бесперебойно, и при этой неожиданной осечке Шотиш поднял глаза, чтобы узнать, в чем дело. Проследив взгляд Биноя, он увидел Лолиту и закричал:

– Лолита-диди, Лолита-диди, посмотри, я по дороге из школы встретил Биноя-бабу и привел его к нам!

Увидев, как вскочила со стула Лолита, как повернулся к окну Пореш-бабу, Биной отчаянно смутился, понимая, что причиной общего замешательства был он. Но делать было нечего. Простившись кое-как с Шотишем, он вошел в дом.

Когда он поднялся на второй этаж, Лолиты в гостиной уже не было. Чувствуя себя преступником, ворвавшимся к ним в дом и нарушившим их покой, он робко опустился на стул.

Как только с обычными вежливыми вопросами о здоровье и так далее было покончено, Биной сразу перешел к делу.

– Поскольку я не слишком ревностно соблюдаю правила и обряды, предписываемые индуистской религией, и, откровенно говоря, чуть ли не ежедневно нарушаю их, я считаю своим долгом вступить в «Брахмо Самадж». И мне очень хотелось бы, чтобы именно вы ввели меня в ваше Общество.

Еще за четверть часа до этого у Биноя не было ни ясного желания, ни решимости сделать это. Пореш-бабу был настолько удивлен, что некоторое время молчал.

– Но обдумал ли ты всесторонне этот вопрос? – наконец спросил он.

– В данном случае обдумывать, собственно, нечего,- ответил Биной.- Вопрос, по-моему, заключается в том – правилен ли этот поступок? Ответ на него может быть только один. С моим образованием невозможно искренне воспринимать религию, сущность которой фактически сводится к тому, чтобы как-нибудь, не дай бог, не нарушить определенных правил и честно соблюдать определенные обряды. Я не могу не видеть несоответствия на каждом шагу. Пока я связан с людьми, ревностно относящимися к индуизму, я неизбежно буду оскорблять их религиозные чувства, что с моей стороны очень нехорошо. Даже отбросив в сторону остальные соображения, я считаю, что должен все это в корне изменить, иначе я потеряю всякое уважение к себе.