— Олег не мой сын, — повторил Артём Андреевич, повернувшись лицом к окну и спиной к Станиславу Кузьмичу, словно провоцируя того на нападение сзади. — Он сын майора Черкасова, того самого, который застрелился из — за тебя! Помнишь, надеюсь? Я давно испытывал искушение рассказать тебе правду!

Артём повернулся к Лаврищеву и, глядя ему в глаза, говорил чётким, тихим голосом, а Станиславу Кузьмичу казалось, что в его мозг вбивают раскалённые гвозди.

— Всё помню, как сейчас. Ведь прошло всего каких — то десять лет! — продолжал Пейков. — Я был на задании в вашем городе. Тогда я странным образом подставился и с ножевым ранением попал в хирургию. Палаты были переполнены. Некоторые больные лежали прямо в коридоре. Из лекарств — только бинты и марганцовка и клизма. Врачи лечили в основном подстреленных братков. У остальных тяжёлых пациентов шансов выжить не было, потому, что у них просто не было денег.

Со мной в палате пацан лежал. Ему срочно нужно было дорогое лечение. А у родителей не было денег. Ты не дал! Ты украл, положенные, Черкасову боевые! А он за них в Чечне жизнью рисковал, пока ты лобстеров хомячил и жир нагуливал!

Пытаясь как — то исправить содеянное зло, Пейков почти перешёл на шёпот. Наверно правда, что в какой — то момент атаки солдатом овладевает спокойствие.

— У Олега началась гангрена. Сначала ему ампутировали одну ногу, потом другую, а ему становилось всё хуже и хуже. Сразу остановить гангрену не удалось даже мне. Я тогда был очень слаб. Потом, как только немного оправился, отвёз Олега в Москву, пристроил в наш госпиталь. Жизнь ему тогда спасли, а вот ноги потом ещё два раза укорачивали. Его одноклассники в армии маршировали, а он заново ходить учился на протезах.

Его отец не выдержал — застрелился. И мать всего этого не пережила. В жизни бывают разные потери, но самые тяжёлые — это потери близких.

Артёму легко удавалось вновь пережить страшные воспоминания. Перед ним стоял обычный человек Лаврищев. И чем больше он ненавидел Артёма, чем больше от него исходила негативная сила, тем сильнее становился Пейков.

— И меня дома почти не было. Я тогда выполнял очень ответственную работу. Так он с сиделкой пять лет и жил. Она женщина была хорошая, добрая. Но всё же женщина, а слёзы и жалость подавляют волю. Ситуация и впрямь была мрачная. Я в него потом долго пытался жизнь вдохнуть. Только, когда его с Алиной познакомил, он улыбаться начал.

Так, что ты ему по гроб жизни должен!

— Ну, ты, Ангел! Крылья — то не жмут? — процедил сквозь зубы Станислав Кузьмич. — Не много ли на себя берёшь! Да я тебя раздавлю, как блоху! — хрипел Лаврищев.

Его лицо пошло красными пятнами. Сейчас он защищал всё, к чему стремился всю свою жизнь.

— Хочешь из меня жалость выдавить? А мою дочь ты пожалел? Думаешь, я не расскажу Алине, как ты её использовал? Ты без её ведома подверг её внушению! А это насилие над личностью! Она моя дочь, она поймёт! — Его тон становился всё агрессивнее.

— Я не касался её сознания, — Пейков говорил спокойно, хотя это давалось ему уже с трудом. — Олег — это её собственный выбор. А, если на то пошло, тогда уж всё расскажи, или мемуары напиши с чистосердечным признанием!

Пейков уже корил себя за бесполезную попытку поговорить со своей жертвой по душам. Это было крайне глупо с его стороны. Артём Андреевич читал мысли Лаврищева. И в душе рассмеявшись над собой, ощутил себя законченным романтиком.

Потеряв интерес к разговору, он отвернулся к окну.

— В глаза смотри! — разгневанный Лаврищев с силой развернул его за плечо.

— Ты, правда, этого хочешь? — спокойно спросил Артём и сосредоточил свой взгляд на переносице Лаврищева.

Станислава Кузьмича прошил животный страх, постепенно переходящий в ужас. Он не чувствовал своего тела, не видел кабинета. Только строгие, непонятного цвета глаза Пейкова, от которых он не мог отвести взгляд.

Наверно так же чувствует себя лягушка, которая инстинктивно пятясь, всё же послушно запрыгивает в пасть удава.

Сначала у Лаврищева заблокировались почти все органы чувств. Пропала воля, ненависть, жажда мести. Остался только чёрный страх! Потом вдруг его правая рука самопроизвольно поднялась и поковыряла у него в носу. Станислав Кузьмич попробовал опустить её, но она дёрнулась и с размаху ударила его по щеке.

Чувство нереальности стало сильным, как никогда. Его голова тошнотворно поплыла, а потом превратилась в сгусток чистой боли, сердце зашлось.

Лаврищев понял, что сейчас он намочит штаны.

— Отпусти! — что есть силы крикнул Станислав Кузьмич, сорвавшимся на фальцет голосом.

Пейков, совершенно не испытывал жалости к Станиславу Кузьмичу. На мгновение в его глазах сверкнула ярость. Он засмеялся негромко, и в его смехе была нотка безумия.

— Достижение одной цели способно свести вместе непримиримых врагов. Но это не означает, что они вдруг становятся друзьями! — Пейков всё же отвернулся, а Лаврищев, резко почувствовав свободу, но, не удержав равновесия, попятился назад и со всей дури ударился о стоящий сзади стол.

Сильный болевой прострел в области таза немного вернул его в реальность. Постепенно стали различимы детали интерьера. Лаврищев поймал себя на том, что перестал заглатывать воздух, как выброшенная на берег рыба. Появившийся на какое — то время сильный шум в ушах утих. Больно заныла рука, которой он судорожно вцепился в стол. Собрав в кулак всю свою волю, Станислав Кузьмич отклеился от ненавистного стола.

Ноги его не слушались. Зашатавшись, он снова схватился за спасительный край стола.

Но на этом его мучения не закончились. У него мгновенно покраснел нос и его пробил сильный чох.

— У тебя что? Аллергия? — съязвил Пейков. — Никак на меня!

Зажав рукой засоплививший нос, Лаврищев сделал несколько робких шагов и, поняв, что ноги пошли, вылетел из кабинета. Он громко хлопнул за собой дверью и быстро пошёл к себе, сталкиваясь со спешащими на свои рабочие места, сотрудниками, недоумённо поглядывавшими на него.

Обычно лощёный, всегда на галстуке и на костюме, сейчас хозяин их, мягко говоря, шокировал. Он словно постарел на десяток лет и его сковал нереальный страх. А на его лице среди проступивших морщин ярко алел распухший, сопливый нос и цвела пощёчина от его собственной ладони.

— Подумаешь колдун! Видали мы таких! Да это же обычный гипноз, которым владеют, даже промышляющие на вокзале грязные цыганки. Или это у меня, как любит говорить Людмила, пробивается синдром навязчивых состояний?

Станислав Кузьмич судорожно соображал, что ему теперь делать, но его голова была пуста.

— Ничего страшного, — успокоил себя Лаврищев. — У меня теперь столько денег, что я могу себе позволить любое состояние и спать спокойно!

Он попробовал довольно улыбнуться, но изобразил лишь дикий оскал. И страх усиливался вопреки всем, выстраиваемым им доводам, парализуя мозг. Ведь поводов для волнения было хоть отбавляй.

Артём долго стоял, глядя в окно. Белая, застывшая в окне, картина была похожа на бездушные фотообои. Или это он пригвоздил взглядом время? Пейков отвернулся к настенному мини — бару, налил в фужер немного коньяка, выпил разом и занюхал сигаретой.

Он вышел на ступеньки офиса, закурил и вздрогнул: прямо перед ним по тротуару шёл ангел.

Приглядевшись, Артём заметил, что ангела видит не он один. Прохожие обалдело провожали взглядом девушку с крыльями из настоящих белых перьев за спиной. Некоторые показывали на неё пальцем. Кто — то крутил у виска. И было от чего. Девушка шла неспешной походкой, улыбаясь блаженной улыбкой, а по её щекам катились слёзы.

Артём поймал её блуждающий взгляд.

Девушка была участницей ночного фрик — шоу.

В детстве она мечтала стать артисткой, но мать настояла на медицинском училище. Девушка подчинилась, ведь она всегда хотела нести людям добро.

Вчера друзья затащили её на шоу. Ухватив крылья ангела, она так вошла в роль, что заигралась и выложилась полностью. Этой ночью был её звёздный час.