— Да откуда же оно у тебя? — Глаза Людмилы Григорьевны удивлённо округлились.

Люся почувствовала, как сильно Лаврищева начала её раздражать.

— После детдома от государства получила! — почти выкрикнула она, напрасно пытаясь вернуть себе самообладание. — В ней я и жила до того, как начала работать у Темниковых. Не на улице же они меня подобрали!

— И вещички все собрала? — Людмила Григорьевна со злорадством покосилась на Люсину сумку на колёсиках.

— Свои все!

От поднимающихся нервов Люся даже слегка поперхнулась, будто сухой комок застрял у неё в горле. И её слова прозвучали не слишком убедительно.

— Только свои? Помнится у Тамары Кузьминичны три шубы было? — продолжала издеваться Людмила Григорьевна, любовно оглядывая на себя в зеркало. И по — видимому она осталась довольна своим отражением.

И тут Люсю прорвало: — Две шубы норковых было, одна белая песцовая и одна из чернобурки и все висят в шкафах под чехлами!

И квартира у неё была и дом на Рублёвке, потому, что у её мужа была его солидная фирма. И Тамара Кузьминична нечета тебе была! Помниться, выйдет утром к завтраку и первым делом у меня спросит: позавтракала ли я?

А ты приехала — то с одним чемоданчиком. А теперь захапала всё и возомнила себя невесть кем! Конечно, бедность унижает человека, но в твоём случае и зажиточность не дала правильный результат! — Люся понимала, что не стоило ей так распаляться, но остановиться уже не могла.

Людмила Григорьевна резким кивком головы приказала своей домработнице, стоявшей немного в стороне и ожидавшей дальнейших распоряжений хозяйки, удалиться.

— Откуда вообще ты такая взялась? — Вовсю несло Люсю.

— Ты, что, оборванка, совсем страх потеряла? — сквозь зубы зло прошипела Людмила Григорьевна, наступая на Люсю.

Та, что была в зеркале, приблизилась тоже и Люсе показалось, что перед ней действительно было две Людмилы Григорьевны. Они обе сверкали на неё тёмными от гнева глазами и словно хотели стереть её в порошок.

— А чего мне тебя бояться? — хорохорилась Люся, инстинктивно пятясь к двери. — Это мой родной город! Мой дед в войну погиб за него. Мои мать с отцом, хотя и голодали, как и все остальные, но отстроили его после войны. Потом отец погиб на стройке, а мать, пока была жива — в хосписе работала, за умирающими ухаживала, помогала им, как могла, когда от них уже их родные отказывались!

А ты на дорогую лошадь залезла, чужое имущество прикарманила и Салтычихой себя возомнила? — Люся понимала, что уже наговорила много лишнего, но остановиться никак не могла. — Из грязи и в князи! И правильно наш батюшка Алексий говорит: гордыня заела!

Чем гордишься — то? Деньгами? А деньги — то откуда? Ты их заработала? Ты их прикарманила! И смерти пришли вместе с тобой!

Людмила Григорьевна передёрнулась и сузила глаза.

— Вон отсюда, мерзавка! — её красивые губы дрожали в гневе. В этот момент она была похожа на тигрицу, готовую вот — вот броситься на свою жертву.

— Почему до сих пор в милицию не заявили, что Ларисы нет дома и телефон её отключен? — словно не слышала оскорблений Люся. — Потому, что вам так удобно! А у меня заявление не приняли, потому что я ей никто!

Нелюди вы! Денег много, а души — то у вас нет! Да и деньги — то с мертвецов!

Люся чувствовала, как от всех этих волнений у неё начинается мигрень. Она швырнула ключи на столик перед зеркалом, развернула к двери свою сумку и вышла, стараясь сильно хлопнуть дверью. Но тяжёлая дверь закрылась предательски плавно.

Людмила Григорьевна быстро закрыла на двери все замки, прислонилась к ней спиной и набрала номер на своем мобильнике.

— Красивая женщина, — Труханов посмотрел на Веру. — Безусловно, она должна нравиться многим. И она это осознаёт.

Труханов был одним из тех, кто считал почти всех красивых женщин аморальными. За примером не надо было далеко ходить: его бывшая жена Катя, секретарша Лаврищева — Лилия, да и в каждом уголовном деле, с которым ему пришлось работать, напрямую или косвенно фигурировали красотки.

— Как обидно, когда красота используется во зло! — с горечью подумал Евгений.

Он открыл ящик своего стола и вытащил из папки слегка помятую фотографию и положил на стол перед Верой.

Ожидаемого эффекта не последовало. На лице Веры не дрогнул ни один мускул. Она безразлично смотрела на интересную фотографию, демонстративно положила ногу на ногу, достала из своей сумочки дамские сигареты и без спроса закурила.

— Напрасно вы пытаетесь впутать меня в эту неприглядную историю. Я к этому не имею никакого отношения! Я виновата лишь в том, что дважды давала ключ от своей съёмной квартиры Дмитрию Антоновичу. А с кем он там был, Темников передо мной не отчитывался, — флегматично сказала она, стряхнув с сигареты пепел в придвинутую Евгением поближе к ней пепельницу.

Труханов смотрел на эту ухоженную, выхоленную женщину и чувствовал, что начинает ненавидеть её.

Так нельзя! Свои эмоции надо держать в узде! Он должен быть объективен.

Евгений ждал, а Вера курила.

— Красиво врёте, — первым прервал молчание Труханов.

Он заметил, как нервно дрогнула у Веры рука и её лицо стремительно бледнело. Она вся напряглась, словно окончательно проснулась.

Глаза Труханова торжествующе сверкнули.

— Почему вы так грубо со мной разговариваете? — вдруг выкрикнула Вера.

Труханов чувствовал, что Вера на грани истерики и полного отчаяния. Но он, всё же, пошёл в наступление.

— Ведь это монтаж, Вера Александровна! Зачем? Вы же умная женщина. Если хотите, то вот акт экспертизы фотографии. Да и не надо быть экспертом, что бы понять, что всё это плохая режиссура. Зачем вы это сделали? Вера Александровна, я слушаю вас.

До сознания Веры едва доходил голос Труханова.

— Вот и всё! — Она посмотрела клетчатую рубашку Евгения со множеством молний и кнопок и перевела взгляд на окно. Оно было тёмным и холодным, как и всё вокруг. Всё пустое, всё ледяное.

После долгого молчания Вера вдруг расплакалась, закрыв лицо руками. Она устала бояться. Немного успокоившись, она начала вспоминать свою жизнь и ужасный случай из её детства, впоследствии так странно перепутавший её судьбу. Труханов слушал, стараясь не перебивать. На его столе лежал включённый диктофон.

Вера жила в маленьком городке под Москвой, работала в школе учителем информатики. Подрабатывала репетитором английского языка, ещё вела классное руководство. Домой приходила поздно — её туда не тянуло.

Муж пил, потихоньку деградируя.

— Вы не понимаете, какой это кошмар, когда муж каждый день пьёт! — Вера подняла свои покрасневшие заплаканные глаза.

Евгений видел, что Вера чем — то сильно напугана, но пока не мог понять чем?

— Надо было обратиться к участковому, — Труханов понял, что сказал просто дежурную бессердечную фразу. Пока Верины излияния души не вызывали в нём жалости.

— А я не обращалась? — Вера заново переживала весь ужас своей семейной жизни. — И милицию вызывала. При них он паинькой прикидывался, а как только они уходили, становился зверем.

Он оказывается пил, потому, что я его не любила. А как его любить: если он вчера на четвереньках, сегодня в лоскуты, а завтра в постели обоссался! Я и ушла спать на диван, что бы случайно не уплыть вместе с ним.

А этот вечный перегар! Хуже газовой камеры! Ну как такое можно любить?

Хорошо, что детей у нас не было. Я даже была этому рада. У учителей с рождением собственных детей и так всегда проблема. А отец — алкоголик в жизни не опора. Всю неделю после работы еле до дома доползал, а в выходные дни ложился на диван перед, включенным с утра, телевизором, поставив возле себя бутылку водки, и постепенно доходил до кондиции. Потом и вовсе стал пропадать на все выходные.

Говорят, что человек способен привыкнуть ко всему. Но к вечному позору я привыкнуть не смогла!

Да и людям, которые не любят друг друга, тесно вдвоём! — с грустью в голосе говорила Вера, глядя Труханову в глаза.