Первый разговор между ними происходил в развлекательном стиле с медицинским уклоном:

– От кого убегаете, господин?..

– У Гейлигена есть имя! Разве забыли?

– Теперь вспомнил.

– А убегаю от старости и болезней!

– Но у вас вид античного атлета! Какая же старость? Какие болезни? Где они?

– Позади! Где-то плетутся… Я далеко убежал от них. Мне, господин гауптштурмфюрер, уже за пятьдесят…

– Ого! Никогда не дал бы вам столько.

– Вот так-то! Существенно!

В другой раз разговор вышел предметнее. Майер спросил:

– Почему вы бегаете в одиночестве? В компании веселей.

Гейлиген ответил:

– Это у меня профессиональное – я предпочитаю обезлюденный простор.

– Принимали участие в «особых акциях»?

– Не однажды! Существенно?

– Почему же вы – специалист по сокращению населения – оказались в Берлине?

– У меня – нюх. Шеф гестапо ценит людей с врожденным нюхом. Этому искусству не научишься ни в одной спецшколе. Знаете, с талантом нужно родиться.

– И что же выискиваете вы для Мюллера?

– Не что, а кого…

– Так кого же, если не секрет?

– Дело простое. В концлагерях собирается разный люд. Всех нужно просеять с пользой для рейха. Выявить комиссаров, евреев, командный состав, а также поддающихся, пригодных для агентурно-диверсионной выучки. На всех их мой нюх – безошибочный. Существенно?

Одна из утренних бесед запомнилась особенно.

– Помните Астафьева? – спросил Гейлиген.

– Русского шпиона? – уточнил Майер, будто и в самом деле что-то припоминая.

– Его.

– Что с ним?

– Сейчас уже ничего, если не считать труп чем-то существенным.

– Неужели расстреляли? У нас не так быстро…

– Да нет, переборщили на допросах. Он не показывал, что умирает. Ввел в обман и умер. Не человек был, а кремень! Из него не выжали ни одного признания.

– Жаль, – грустно сказал Майер.

– Еще как! – охотно согласился гестаповец. – А во всем виноват ваш Хейниш.

– А при чем здесь мой шеф? – на этот раз Майер по-настоящему удивился.

– Он передал задержанного в зондеркоманду Патцига. Так?

– Передал. Под расписку.

– В этой команде нет ни одного специалиста, который умел бы спрашивать с толком. Применяют устаревшие, чуть ли не средневековые методы дознания. Допрос необходимо совмещать с тщательным медицинским наблюдением. На существенном современном уровне! У нас, в гестапо, на допросах обязательно присутствует врач высокой квалификации. Из мешка костей вам снова сделает анатомический скелет. Поэтому мы умеем разговорить любого. Наши заключенные мечтают о смерти, как о манне небесной. Для них смерть – это спасение, счастливое бегство из наших рук. И мы не обманываем – мы твердо обещаем заключенному смертный приговор. Но только после существенного признания. У нас нет безмозглых костоломов.

Он неожиданно спросил:

– А вы не очень переживаете за своего шефа?

– Как на мой вкус, – осторожно ответил Майер, – господин Хейниш – не из худших. А что?

– Он сделал одну глупость. Существенную!

– Что вы говорите? Какую же?

– Накатал донос на меня, а фактически – на Мюллера.

– Не может быть! – Майер и в самом деле ничего не знал об этом.

– Было!

– Разве можно вас в чем-либо обвинить?

– На каждого можно бросить тень. Была бы цель и желание.

– Какие же цель и желание могли возникнуть у Хейниша?

– Желание – спасти собственную шкуру. Цель – свалить свою вину на другого. Разве не существенно?

– Ничегошеньки не понимаю! – искренне ответил Майер.

– А! Возможно, вам неизвестна суть дела. А дело в том, что, как оказалось, «пианистка» была уже запеленгована. Планировалась акция на выслеживание ее сети. Хотели взять всех причастных… Конечно, объявлений на улице об этом не вывешивают… А я узнал Астафьева! Я ничего не знал о «пианистке». Так что его надо было брать где-нибудь подальше, и все было бы в порядке… А что вышло? Хейниш хватает Астафьева чуть ли не под окнами, вламывается в дом, убивает «пианистку», а потом стряпает донос, будто бы я именем шефа гестапо Мюллера принудил его действовать. Ну что ж! Мюллер меня спас, как Кальтенбруннер вытащил из беды Хейниша. Но у Мюллера долгая память. Вы в этом еще убедитесь. Самая малая зацепка, и я не позавидую Хейнишу. Загремит. Существенно!

Майер внимательно поглядел на Гейлигена и спросил:

– Интересно, он бил вас?

– Вы о ком? – даже растерялся гестаповец.

– Об Астафьеве.

– А-а, – сообразил Гейлиген. – Где же он мог меня бить?

– В Астрахани, когда вы попали под следствие. Помните, вы как-то рассказывали?

– Да что вы, в самом деле, не знаете или прикидываетесь? Их методы расследования отличаются от наших. Существенно! Особенно в мирное время… Иначе я не имел бы чести вести с вами такие приятные беседы. Чудесное совмещение – физический моцион с интеллектуальным!

Вчера утром Гейлиген вдруг спросил Майера:

– Какого вы мнения обо мне?

Застигнутый этим неожиданным вопросом, Вилли только и смог, что неопределенно пробормотал:

– Да как вам сказать…

– И не скажете. Ничего существенного! У меня – нюх.

В его бесцветных глазах таилось какое-то невысказанное подозрение.

«И действительно, возможно, что-нибудь почуял, – обеспокоился Майер. – Что же насторожило этого зверя? Пора кончать игру…»

– У меня, господин гауптштурмфюрер, сложилось впечатление, что у вас ко мне какой-то особый интерес. Я буквально кожей ощущаю это!

– И что же вынюхали? – прямо спросил Майер.

– Скажу, когда будет что ответить. Существенно!

Гейлиген прижал локти к бокам и побежал по кругу…

Для выполнения замысла, который вырисовывался постепенно и наконец оформился в точную схему действий, Майеру нужны были две машины. Он имел лишь одну.

В этот вечер Вилли свою эсэсовскую форму скрыл под гражданским плащом, широким и долгополым. Обмотал шею темным платком. Шляпа с широкими полями, очки и наклеенные усы изменили обычный облик Майера. Во всяком случае, в темноте его не узнать. Новые перчатки, которых у него никто не видел, в этот вечер тоже обязательны. На всякий случай опустил в карман плаща тяжелый гаечный ключ. Стрельба при любых обстоятельствах исключалась! Берлин – слишком чуткий на выстрелы.

Свою машину он остановил в заранее избранном месте на Кинкелынтрассе. Закрыл на ключ и для надежности дернул дверь. Потом пешком направился к Бисмаркплац. Здесь в фешенебельном ресторане обслуживают без продовольственных талонов. Цены – легендарные, зато и выбор – как до войны. «Существенно!» – как сказал бы Гейлиген. Это и привлекало денежных воротил, особенно владельцев «народных предприятий», как была «демократически» названа вся промышленность «Третьего рейха». Вблизи этого злачного «оазиса» всегда припарковывалась уйма машин. Одна из них и нужна была Майеру. Он похаживал в затененном скверике неподалеку, выжидая подходящего случая. Светомаскировка способствовала выполнению его замысла. Вот, кажется, и случай!..

Из роскошного «мерседеса» не вышел, а словно выкатился подвижный толстячок, небрежно хлопнул дверцей и быстренько открыл заднюю. Из машины, манерно изгибаясь, каждым движением подчеркивая какие-то свои прелести, выскользнули две разнаряженные дамы. Дорогостоящие дамы – мех, драгоценности, кокетливые шляпки… Лениво, словно кошки, покачиваясь, подались в ресторан. Толстячок поспешно захлопнул задние дверцы и трусцой поспешил за очаровательными соблазнительницами. Закрыть машину на ключ забыл… Двери ресторана раскрылись, на мгновение упал на улицу неяркий свет, и снова – темень. Вошли. Теперь – не терять времени. Вилли сел в чужую машину. Глянул на показатель бензобака. Майер включил мотор и неспешно отъехал, не привлекая внимания.

Машину остановил в темном проулке, который давно присмотрел. На фоне серых, почти черных в темноте домов, стоявших вплотную друг к другу, темный «мерседес» трудно было заметить.