– Не понимаю…

– А это понять не трудно. Что такое своя голова? Это собственные мысли, собственные представления, собственные принципы… Собственные!

– И они у вас есть?

– Не обо мне речь… Я хочу сказать: если человек подпадает под чуждое ему влияние и живет чужими – даже не мыслями, – простейшими, как инфузория, лозунгами, то разве он не теряет способность мыслить, а значит, и свою человеческую индивидуальность? Такой человек вроде бы и носит свою голову, а на самом деле бесповоротно потерял ее… А мы с вами видим, как это делается на практике. Сколько немцев сложили уже свои задурманенные головы под березовыми крестами!

– К чему вы клоните?

– К чему? Хейниш подарил вам «Майн кампф» и вы пообещали выучить эту библию «Третьего рейха» назубок. А мне не хочется, чтобы вы стали похожей на болванов. Носите, Кристина, голову на плечах, а не просто очаровательное украшение.

– Не слишком ли смело вы разговариваете, господин оберштурмфюрер?

– Ибо вынужден.

– Что же вас принудило?

– Обстоятельства.

– А вы не откровенны, Вилли! Хотя обещали…

– Возможно. Тема эта действительно скользкая. Посему перейдем к конкретному и определенному. Надеюсь, дневник Мюллера вам кое-что напомнил. Некоторые эпизоды… Теперь кое-что напомню я. Это вас не пугает?

Чувствовалось, что Майер волнуется. Он переступал черту, за которой «собственные головы» снимают ножом гестаповской гильотины. Но и Кристина не осталась безразличной: такой острый разговор возник у них впервые. И самое любопытное – по инициативе оберштурмфюрера. Хотя и раньше случались двусмысленные намеки, но они не были высказаны с такой однозначной прямотой.

– Расскажу я вам интересную бытовую историйку, – неторопливо начал Майер. – Жил-был некий заурядный обер-лейтенант. У него была невеста по имени Эльза. Она тоже самоотверженно служила рейху, но не на русских курортах, а в сердце Франции – Париже. И решила невеста сделать жениху хороший подарок. А что более всего тронет сердце бравого вояки с боевым крестом на груди, как не ящик прекрасного французского коньяка всемирно известной марки «Мартель» и лайковые перчатки от «Диора», в которых удобно держать хлыст. Жених, ясное дело, растрогался и решил достойно отблагодарить невесту. А чем может поразить парижскую модницу фронтовой вояка? Разве что изысканным оружием?.. И вот Мюллер раздобыл изящный «вальтер» чуть больше игрушечного сувенирного пистолета. Он великолепно подошел бы к венецианскому зеркальцу и флакончику духов «Шанель» в супермодной сумочке из обезьяньей шкуры! Образцовый сувенир с фронта!.. В тот фатальный для Мюллера вечер подарочный «вальтер» был при нем. Я видел его собственными глазами, обер-лейтенант советовался со мной…

«Почему Вилли завел разговор про пистолет?» – обеспокоенно подумала Кристина.

– Экспертиза установила, что пуля, вынутая из тела Мюллера, именно из «вальтера» подобного игрушечного образца. А пистолет, из которого был сделан выстрел, не нашли… Возникает вопрос: не хвалился ли в тот вечер своим пистолетом Мюллер еще кому-нибудь? Если так, то этому «кому-то» сейчас очень небезопасно…

Майер искоса глянул на шарфюрера Бергер. Фрейлейн слушала с интересом, но спокойно. Вилли был доволен, что не случилось истерики. Шарфюрер Бергер – кремешок, из которого нелегко высечь искру откровения. Что ж, придется твердо придерживаться избранного курса…

– Позвольте, Кристина, прибегнуть к элементарной логике. Вопрос: куда мог деться пистолет Мюллера? Ответ: вероятнее всего, обер-лейтенант подарил его. Это была его идефикс, а сам он барахтался в штормовых волнах коньяка. Второй вопрос, вытекающий из предыдущего ответа: кому подарил? Тут сомнения нет: безусловно, женщине, ибо пистолет и предназначался в подарок даме. Третий вопрос: какой даме? Ответ: непременно такой, перед которой блекнет краса его возлюбленной Эльзы. Итак, приходим к банальному выводу: «шерше ля фам»[18], к поиску женщины с особой приметой – редкой внешностью.

Кристине поневоле вспомнились слова оберштурмбаннфюрера Хейниша: «Боже мой, какой глупец берет в разведку очаровательных девушек? Красота – это особая примета, которая каждому бросается в глаза, а значит, опасная. Разведка – это дело сереньких и неприметных».

– Почему же в свое время, – с наигранной ленцой спросила Кристина, – вы не изложили свои логичные с примесью психологических экскурсов размышления господину Хейнишу? Такая интригующая версия, да еще с банальной развязкой…

На лице Майера мелькнула и сразу же пропала одобрительная улыбка. Он продолжил:

– Самое интересное – дальше. Вы, Кристина, последняя, кто видел обер-лейтенанта живым. Простое совпадение? Случайность?

Фрейлейн засмеялась.

– Вилли, вы просто чудо! Неужели вы считаете…

– Я не считаю, – поправил он. – Я анализирую.

– А не ослабла ли у вас, господин оберштурмфюрер, память? – лукаво спросила фрейлейн. – В этом случае могу и я кое о чем напомнить.

– Интересно, о чем?

– Когда я прощалась с Мюллером, к нам подходил патруль. Солдаты подтвердили, что от меня обер-лейтенант поехал живой и невредимый. Последний, кто видел живого Мюллера, был постовой Зазроев. Но и его освободили, как непричастного к убийству. Ведь все это доказано и запротоколировано!

– Э, нет! – живо откликнулся Вилли. – Я ничего не забыл!.. К чему перебирать протокольный хлам? Сейчас я просто вслух размышляю о том, о чем, слава богу, еще не было сказано. Следовательно, не было и записано.

– Но ведь в убийстве Мюллера обвинили «Эсмеральду»!

– Ага, в ход пошла «Эсмеральда»! Это фальшивая карта в нашей игре, и ссылка на «Эсмеральду» – не в вашу пользу, Кристина. Полагаю, вам-то отлично известно, что «Эсмеральда» – случайная, подставная жертва. Вы лучше ответьте, куда дели «вальтер»?

– Оставьте, Вилли! – резко оборвала его Кристина. – Пошутили, и хватит! Всему есть мера!.. Следствие давно закончено, виноватые наказаны, а дело Мюллера сожжено.

Только сейчас Майер повернулся к ней. Не только лицом, но и всем корпусом, хотя это и было неосторожно: он сидел за рулем.

– Вы думаете, я шучу? – воскликнул он. – В том-то и суть, что дело не сожжено! Вот почему я и начал этот, казалось бы, неуместный разговор. Между прочим, я за своевременное предостережение ожидал благодарности, а не укоров…

Наступила тишина. И слышно было, как в горах гремела война.

– Как это произошло и почему? – напрямую спросила Кристина. Пес на заднем сиденье поднял голову и с низким рычанием оскалился.

– Наконец-то! – уже несколько раздраженно ответил Вилли. – Ну так слушайте. Архив сжигали по списку, который составлялся наспех в связи с приказом о срочной передислокации. Дело Мюллера я включил в список своей рукой. И вот среди материалов, приготовленных к сожжению, я дела Мюллера не обнаружил.

Поднял тревогу, накричал на солдат. Но тут вторгается Кеслер: «Почему шум, Майер?» Я объяснил ему. А он мне: «Я просмотрел список и изъял дело Мюллера с соответствующей пометкой. Оно сожжению не подлежит». «Почему?» – спрашиваю. «А это вас не касается!» – отрезал Кеслер. Я ему: «Список утвердил оберштурмбаннфюрер, и я обязан доложить Хейнишу…» Он: «Докладывайте – это ваше право и долг. Но учтите: дело Мюллера для господина Хейниша не имеет особого значения. Не зря он намеревался подарить его Адольфу Шееру». Я ему: «Кеслер, неужели вы собираетесь писать мемуары? Не рано ли? Мемуаристы из нашей фирмы долго не живут». Он: «Не валяйте дурака, Майер! Если хотите, составьте докладную, что дело я оставил у себя для внеслужебной разработки. Не волнуйтесь, я сберегу его в личном архиве». «Зачем оно вам? – спрашиваю. – Оно давно закрыто». Он: «Но для меня, как для следователя, который вел дело, некоторые моменты представляют профессиональный интерес». Каково, фрейлейн? Что скажете?

– Ничего.

– А Кеслер…

– А Кеслер, – жестко поставила последнюю точку Кристина, – подозревает меня! Вы это хотели сообщить?