– Женщина – удивительное существо рода человеческого, извечная секс-бомба с полярными эмоциональными запалами. Бикфордов шнур к ним в руках у мужчины. А что она ценит в нем? Его агрессивные потуги и одновременно – о, диво! – бытовую беспомощность. Женщину надо хватать, крепко сгрести в объятия, сделать ей больно, но в то же время томно поскулить на свою горькую судьбу, на духовное одиночество, на житейскую беззащитность, отсутствие женской ласки и тепла, утопить ее в своем отчаянье, печали и тоске…

– Короче говоря, мужчине наперед следует тонко смоделировать нужные ему эмоции у женщины, вызвать их из небытия, взбудоражить, если они спят, а потом – разумно и четко дирижировать ими.

– А на самом деле потащить в постель, – куражился воздушный ас.

– Фу, Густав! Это на вас не похоже, – укорила его Кристина.

– А что? Я перегнул палку? – насупился меднолицый выпивоха. – Разве Штюбе не об этом же треплется? Эти шпионы дурят людям головы даже в застолье и ведут агентурную работу в постели шлюхи… А я – солдат! Мне плевать на словесные ошметки, в которые одеваются голые короли. Я говорю о явлениях, прямо называя их так, как они заслуживают, обнажая суть из-под словесного утиля.

– Прекрасная вещь – солдатская прямота! – вмешался в разговор Шеер, предупреждая возможную, но нежелательную ссору. – Но на нее имеет право только целомудренный рыцарь без страха и упрека.

– А может, я – потомок тех рыцарей? И единственное, в чем могу позволить упрекнуть себя, это лишней рюмкой? Но ее я тоже опрокидываю без всякого страха! Выпьем, Адольф!

– Э, нет! – возразил Штюбе. – Он не в форме…

– То есть как? – искренне изумился Густав. – Он же, собственно, еще и не пил!

– Я не об этом. Наша застольная форма – белая рубашка и галстук. Забыли? Долой погоны! За столом службы нет, и все в одном звании – камрады. А Шеер? Он же до сих пор – гауптман!

– И правда, забыл, – пробурчал Густав. – Снимай, Адольф, к дьяволу свой китель и бери рюмку…

– Поможем господину корреспонденту, – громко объявил следователь Кеслер и бодро начал расстегивать на кителе Шеера пуговицы.

– Кеслер, поменяйте профессию, – посоветовал Шеер, – из вас вышла бы прекрасная гувернантка.

– Кеслер в юбке? – загоготал Густав. – А что? С виду вышла бы типичная шлюха из портового бирхауза!

Но Кеслер не обращал внимания на едкие замечания. Он деловито делал свое, упрямый как осел. Стянул с Шеера китель и швырнул его через стол, прямо в лицо майору Штюбе:

– Вот вам, защитнику кутежного равенства! Штюбе не обиделся.

– Порядок есть порядок! – произнес поучительно. Потом, пошатываясь, поднялся и небрежно повесил китель на вешалку. За стол уже не сел. – Ваше место, господин историк, – и шатко поплелся к столу Хейниша.

Там он пьяно плюхнулся на стул и наугад тыкал вилкой в маринованные грибочки, совершенно трезво прошептав оберштурмбаннфюреру:

– Так и есть, как я предвидел: шифр у него в воротнике. Я сам прощупал бумажную полоску.

– Весьма любопытно, – скептически промямлил Хейниш. – Но откуда вам известно, что это в самом деле шифр?

– А что ему еще прятать в воротнике? Обыск в квартире не дал никаких результатов…

– А вы на них надеялись?

– Почему бы и нет? Так что, если мое допущение верно…

– Что ж, жду вас в кабинете владельца казино. Поглядим вместе, что это за бумажка. Разведчик должен принимать во внимание только неоспоримые факты, а не допущения и голословные утверждения. Я пошел. А вы меня сопровождайте…

Кеслер искоса приметил, как Хейниш и Штюбе пошли к выходу, и тронул за плечо дремавшего выпивоху:

– Гауптман, вам плохо? Ну же, Зайбель, проснитесь!

Гауптман вытаращил глаза и не к месту пробормотал:

– Мне плохо… Где тут туалет?..

– Найдем, Зайбель, найдем, – ласково, словно кот, мурлыкал Кеслер, крепко беря гауптмана под мышки.

– Отдайте мне мои штаны! – решительно потребовал Зайбель.

Развеселый ас Густав радостно загоготал:

– Отдадим, парень, сейчас отдадим…

Адольф Шеер проследил весь этот, казалось бы, незначительный эпизод: и как Штюбе шептался с Хейнишем, и мгновенный косой взгляд Кеслера, когда они пошли из зала, и то, как Кеслер небрежно накинул на плечи гауптмана Зайбеля его – Шеера – китель (конечно, «спутал» в суматохе, они же одинаковы), и как насилу поволок на выход действительно упившегося Зайбеля. Видно, этот гауптман был случайной фигурой в шитой белыми нитками, с неуклюжей режиссурой игре, и его накачали по самую макушку заранее. Ну что же, для волнения нет никаких оснований: прихватили настоящий, шитый в Берлине китель настоящего военного корреспондента Адольфа Шеера. В карманах – ничего лишнего.

– Наконец, Кеслер! – недовольно встретил следователя Хейниш. – Вас только за смертью посылать…

– Этот Зайбель пьян, словно бочка, и так же тяжел, – оправдывался, отдуваясь, Кеслер.

– Ну ладно! Давайте мундир.

Кеслер свалил гауптмана Зайбеля прямо на ковер, что устилал пол кабинета отсутствующего сейчас хозяина казино, и молча подал китель Шеера майору Штюбе.

– Мой багаж… не подлежит таможенному налогообложению! – прохрипел Зайбель, свернулся на полу клубочком и мгновенно уснул.

– Тьфу ты, вонючая свинья! – в сердцах выругался Кеслер. – Будь моя воля, заставил бы этого подонка чистить солдатские сортиры…

– Не болтайте лишнего, Кеслер, – оборвал его Хейниш и предупредил: – А вы, Штюбе, режьте воротник аккуратно. По шву!

– Не волнуйтесь, господин оберштурмбаннфюрер. – Майор с ловкостью пользовался безопасным лезвием. – Все будет хорошо… Ага, вот он! Прошу, господин Хейниш, – и он протянул узенькую бумажную полоску.

– Так я и знал! Вы глупец, Штюбе! – провозгласил Хейниш, когда прочел написанное и вслух процитировал: – «Господи! Спаси мне сына моего, сохрани ему жизнь на войне. Молюсь об этом. Патриция». Это писано рукой матери Шеера! Слышите, Штюбе? Ее собственной рукой! Я знаю ее почерк. Вот это и есть ваша «последняя и однозначная» проверка? Боже мой, это ж с какими болванами мне приходится общаться? За что ты караешь меня, о Господи, работой в балагане полоумных? Кеслер, приведите мундир господина Шеера в образцовый порядок! Материнскую записку зашейте! И чтобы Адольф ничего не заметил… Отвечаете головой.

– Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер!

– Ну, Штюбе, вместе вышли, вместе и вернемся. А корреспондента оставьте в покое. Если еще хоть раз услышу какую-нибудь глупость… Слышите, Штюбе! И немедленно прекратите дальнейшую акцию!

А в зале аккордеон наигрывал фокстроты. На подмостках все изгибались вспотевшие, полураздетые красотки с накрашенными лицами. Офицеры посылали им воздушные поцелуи, а те, что сидели поближе, пытались и пошлепать…

Кристина танцевала с самим господином оберстом Арнольдом.

– Шеер, – хрипло зашептал совершенно опьяневший Густав, – как, на твой вкус, вот та цыпочка с полненьким задком, а? Как погляжу, голова идет кругом…

И тут за спиной воздушного аса прозвучал насмешливый голос:

– Напрасно ищете совета, господин… не знаю, как вас… Этого человека девочки никогда не интересовали, и понимает он в них, как осел в апельсинах.

Густав оглянулся. Позади стоял здоровенный лейтенант с нахальной, глумливой рожей. Он презрительно смотрел на Шеера.

– Что, не узнаешь камрада?

«Кто он? – лихорадочно думал Калина, мгновенно перебирая в памяти все детали разговоров с пленным историком. – Шеер ничего не говорил об этом здоровяке… Узнать или нет? Немного выдержки и ожидания… Пусть раскроется первым… Хотя бы какой-нибудь намек…»

– А ты здорово изменился. Если бы не имя, ни за что бы не узнал…

Шеер не отвечал. Густав Готтфрид, не зная, что предпринять, бросал на них обоих настороженные взгляды. Майер не шевельнулся, словно ничего и не случилось. И это заметил Шеер. Значит…

– Что ж ты молчишь? Считал, погиб Альфред в концлагере? Это же по твоему доносу, мерзавец, бедного Альфреда вытурили из университета и крушили ребра в гестапо. А бедняга Альфред, – перевоспитанный Альфред – вот я! Как и ты – в форме офицера вермахта!