— В другом месте может оказаться еще хуже, чем здесь, — сказала Алиса. — И Гвенафра может очнуться одна-одинешенька. Вы же знаете, что вероятность воскреснуть в одном и том же месте ничтожна.

— Тут ничего не поделаешь, — отозвался Бёртон. Алиса сжала губы, разжала и проговорила:

— Я буду драться до последнего мгновения. А потом…

— Тогда может оказаться слишком поздно, — сказал Бёртон, берясь за лук и вынимая стрелу из колчана. Де Грейсток свой лук потерял, поэтому взял лук Казза. Неандерталец сунул камень в пращу и принялся вертеть ею. Лев последовал его примеру. Монат, тоже потерявший лук, взял лук Эстер.

Капитан каноэ прокричал по-немецки:

— Бросайте оружие! Мы вас не тронем!

Через секунду стрела Алисы пронзила его грудь, и капитан упал с помоста на одного из гребцов. Другая стрела, скорее всего пущенная де Грейстоком, сбила с помоста еще одного воина — этот свалился в воду. Камень угодил одному из гребцов в плечо, и он с криком упал на спину. Еще одним камнем снесло голову другому гребцу. Он выронил весло.

Каноэ приближалось. Воины на кормовом помосте скомандовали гребцам грести к «Хаджи». Но вот и они упали, пронзенные стрелами.

Бёртон оглянулся. На обеих шхунах спустили паруса. По всей вероятности, собирались подойти к «Хаджи» так, чтобы матросы могли зацепить катамаран абордажными крючьями. Но если подойдут слишком близко, рискуют перехватить на себя пламя.

Потеряв четырнадцать членов команды убитыми или тяжелоранеными, каноэ налетело на «Хаджи». Как раз перед тем, как нос каноэ врезался в катамаран, оставшиеся в живых бросили весла и выставили перед собой небольшие круглые кожаные щиты. Но все равно две стрелы пробили щиты и угодили в руки тех, кто их держал. При всем том расстановка сил была не в пользу команды Бёртона: двадцать воинов против шести мужчин, пятерых женщин и ребенка.

Однако один из шестерых был обросшим шерстью коренастым мужиком, обладавшим ужасающей силой и сжимавшим в ручище каменный топор. Казз подпрыгнул за секунду до того, как нос каноэ врезался в борт правого корпуса, и секунду спустя оказался в каноэ. Его топор сокрушил черепа двоих гребцов, после чего пробил дно каноэ. Снизу брызнула вода, и де Грейсток, прокричав что-то на своем средневековом камберлендском английском, прыгнул в каноэ следом за Каззом. В одной руке он сжимал стилет, а в другой — здоровенную дубинку, головка которой была утыкана кремневыми иглами.

Остальные на «Хаджи» продолжали стрелять из луков. Затем Казз и де Грейсток вернулись на катамаран, а каноэ стало быстро погружаться в воду вместе с мертвыми, умирающими и еще живыми матросами. Некоторые сразу утонули. Другие отплыли, третьи пытались вскарабкаться на катамаран, но тут же срывались в воду с отрубленными или размозженными пальцами.

Что-то ударилось о палубу рядом с Бёртоном, и одновременно шею его захлестнула кожаная петля. Бёртон развернулся и обрубил веревку. Отпрыгнул в сторону, чтобы увернуться от другой веревки, крепко ухватил и потянул за третью — матрос, бросивший веревку, перелетел через поручни, с воплем вывалился за борт и ударился плечом о палубу «Хаджи». Бёртон раскроил ему голову топором.

Но теперь уже с палуб обеих шхун прыгали воины, отовсюду летели веревки. Во всеобщую сумятицу вносили свою лепту дым и пламя, которые помогали команде «Хаджи» чуть больше, чем абордажникам.

Бёртон крикнул Алисе, чтобы она прыгала в воду и взяла с собой Гвенафру. Найти ее глазами он не смог, а потом ему пришлось отбиваться от высоченного негра с копьем. Похоже, этот воин напрочь забыл о приказе взять Бёртона живым. Бёртон отшвырнул в сторону короткое копье и, замахнувшись, отрубил негру голову. Он еще не успел выпрямиться, как почувствовал резкую боль в спине, потом в плече, но успел сбить еще двоих врагов, прежде чем оказался в воде. Упав между шхуной и «Хаджи», он нырнул, бросил топор и вытащил из ножен стилет. Снова поднявшись на поверхность, он оказался лицом к лицу с высоким, костлявым, рыжеволосым молодцем, который поднял обеими руками над собой кричащую Гвенафру. А потом молодец швырнул ее далеко в воду.

Бёртон снова нырнул, а вынырнув, увидел в нескольких футах от себя голову Гвенафры. Лицо ее стало землисто-серым, глаза остекленели. А потом он увидел, как темнеет от крови вода рядом с ней. Девочка ушла под воду прежде, чем Бёртон успел доплыть до нее. Бёртон нырнул за ней, подхватил и перевернул спиной вверх. Из спины девочки торчал кончик рыбьего рога.

Бёртон выпустил тело Гвенафры. Он не понимал, почему мужчина убил девочку, когда с легкостью мог взять в плен. Может быть, убила ее Алиса, а он решил, что девчонка мертва, и швырнул ее на съедение рыбам.

Из клубов дыма выплыло тело, потом другое. У одного была сломана шея, он был мертв, второй еще жив. Бёртон обхватил шею человека и ударил его в ухо. Тот перестал сопротивляться и погрузился в пучину.

В просвете между тучами дыма показалась голова Фрайгейта. Лицо и плечи его заливала кровь. Он вяло взмахнул руками и ушел под воду. Бёртон подплыл к нему, чтобы помочь выплыть. О том, чтобы вернуться на катамаран, не могло быть и речи. Там продолжалась битва, а со всех сторон к месту сражения неслись каноэ и долбленки.

Голова Фрайгейта показалась над водой. Кожа его, не залитая теперь кровью, была белой как мел. Бёртон подплыл к нему и прохрипел:

— Женщины спаслись?

Фрайгейт покачал головой и крикнул:

— Берегитесь!

Бёртон приготовился нырнуть. Что-то ударило его по ногам, он продолжал погружаться, но не мог вдохнуть воду. Он решил биться до тех пор, пока его не убьют.

Оказавшись на поверхности, он увидел, что вода буквально кишит матросами, бросившимися в Реку, чтобы выловить его и Фрайгейта. Американца в полубессознательном состоянии волокли к каноэ. К Бёртону подплывали трое. Он прикончил двоих, но потом рядом оказался челнок, его хозяин замахнулся дубинкой и ударил Бёртона по голове.

Их вывели на берег около большого здания, стоявшего за частоколом из сосновых бревен. Каждый шаг отдавался болью в голове Бёртона. Раны на плече и ребрах болели, но кровь остановилась. Крепость была построена из сосновых стволов, над первым ярусом нависал второй, имевший множество бойниц. Пленных провели через проем в частоколе, закрывавшийся высокими бревенчатыми воротами. Пройдя по поросшему травой двору длиной ярдов в шестьдесят и миновав еще одни ворота, они оказались в зале футов пятьдесят длиной и тридцать шириной. Все, кроме Фрайгейта, который был слишком слаб, встали перед большим круглым дубовым столом. Пленники моргали в полумраке и прохладе зала, но наконец разглядели сидевших за столом двоих мужчин.

Повсюду стояли стражники с копьями, дубинками и каменными топорами. В конце зала была видна деревянная лестница, заканчивающаяся балконом с высокими перилами. Перегнувшись через перила, на пленников глазели женщины.

Один из сидевших за столом был крепким, мускулистым, невысоким мужчиной. Тело у него было волосатое, волосы — черные, курчавые, нос с горбинкой и злобные, как у ястреба, карие глаза. Второй был выше ростом, светловолосый, цвет глаз в полумраке определить точно было трудно, но, скорее всего, они были голубыми. У него было широкоскулое тевтонское лицо. Выразительное брюшко и намек на второй подбородок говорили о том, что еду и спиртное тут забирают из цилиндров рабов.

Фрайгейт опустился на пол, но его по знаку блондина подняли и поставили на ноги. Фрайгейт глянул на блондина и проговорил:

— Вы похожи на Германа Геринга в молодости.

Он тут же упал на колени, вскрикнув от боли, — стражник ткнул его острием копья под ребра.

Блондин заговорил по-английски с явным немецким акцентом:

— Больше не сметь трогать их, пока я не прикажу. Пусть болтают.

Прищурившись, он несколько мгновений испытующе разглядывал пленников, потом заявил:

— Да, я Герман Геринг.

— Кто такой Геринг? — спросил Бёртон.