Сирано командует всей операцией один. Корабль полностью автоматизирован, его моторы, и рули направления, и рули подъема — все они управляются с пульта управления всякими электротехническими штучками-дрючками. Нет нужды иметь рулевых направления или рулевых подъема, нет нужды в телеграфных сигналах инженерам-мотористам, как то бывало в старинных дирижаблях. Всего лишь один человек может пилотировать корабль все время полета к полюсу, если, конечно, он способен не дрыхнуть трое с половиной суток, то есть все предполагаемое полетное время. Более того, теоретически корабль может лететь и сам, без единой живой души на борту!

А справа от Сирано сидит капитан, наш дорогой Милтон Фаербрасс. В данный момент он приветствует того, кто сменил его на посту президента, — нашего популярнейшего Иуду П. Бенджамена, некогда жителя Луизианы и бывшего генерального прокурора бывших, но не обязательно ныне оплакиваемых Конфедеративных Штатов Америки.

Что такое? А ну-ка, убери лапы, приятель! Я ведь не намеревался оскорблять каких-нибудь граждан покойной Конфедерации. Заберите этого пьяного остолопа, полицейский!

А вон там — крайний слева — стоит пилот и третий офицер Митя Никитин. Он дал слово не пить во время полета и не прятать самогон за баллонами с газом, ха-ха!

Справа от Никитина — первый помощник Джилл Галбирра. Вы доставили нам немало неприятностей, миз Галбирра, но мы восхищаемся…

А вот и снова трубы. Какой рев! Вон капитан Фаербрасс машет нам рукой. Пока, mon capitaine, bon voyage![143] Держите нас в курсе по радио!

А вот отдают концы на корме. Дирижабль слегка колышется, но нет — он уже успокоился. Я вижу, что балансировка проводилась часа два назад. Корабль столь хорошо ура… уро… вновешен, что один человек, стоя под его колоссальной массой, мог бы поднять эту махину одной рукой.

А сейчас отсоединяют от мобильной якорной мачты нос корабля. Сбрасывают немного водяного балласта. Извините, ребята! Мы ж говорили вам, что надо отойти подальше, хотя кое-кто из вас наверняка нуждается в хорошем душе.

Вот он слегка приподнимается! Ветер сносит его назад, к югу. Но пропеллеры уже начали вращаться под углом, направляя дирижабль вверх и к северу.

Пошел! Больше гор, легче перышка! К Северному полюсу и к Темной Башне!

Боже, кажется, я плачу! Должно быть, хватил лишку из чаши прощальной!

А высоко-высоко над миром поблескивала громада воздушного корабля, ниточкой втягиваясь в игольное ушко голубизны.

С высоты 6,1 километра, или немногим больше 20 000 футов, команде «Парсеваля» открывался обширный вид на мир Реки. Джилл, стоя у передней обзорной панели, видела извивающиеся параллели долин, бегущих к северу и югу прямо под ней, но делающих крутой изгиб к востоку, примерно в двадцати километрах от нее. Затем эти линии изгибались, как узкие малайские крисы, и тянулись на 100 километров волнистыми клинками одна за другой, пока не поворачивали на северо-восток.

То и дело Река отражала стрелы солнечных лучей. Миллионы людей на ее берегах и на самой Реке с такой высоты не были различимы, и даже самые крупные суда походили на плавники плывущего у самой поверхности воды речного дракона. Мир Реки выглядел так, как, вероятно, выглядел перед Днем воскрешения.

Фотограф в носовом куполе вел первую аэрофотосъемку планеты. И последнюю. Фотоснимки будут сравниваться с данными о меандрировании Реки, сообщенными по радио «Марком Твеном». Но все равно на карте, которую составляет картограф «Парсеваля», будут большие «белые пятна». Колесный корабль плавал далеко на юге — где-то у границы южной полярной области, где побывал уже несколько раз. Поэтому картограф дирижабля мог лишь сравнивать его описания с картами, изготовленными на основе данных парусных кораблей, плавающих в Северном полушарии.

Зато картографу было по силам с помощью своей камеры и ее широкоугольного объектива разом покрыть те области, где «Марк Твен» окажется только в будущем.

Одновременно с фотосъемкой шли радарные измерения высоты горных стен между долинами. Пока наибольшая высота их достигала 4564 метров, или 15 тысяч футов. В большинстве же случаев она равнялась 3048 метрам, или 10 тысячам футов. Местами же стены поднимались лишь до 1524 метров — 5 тысяч футов.

До прибытия в Пароландо Джилл, как и многие другие, с кем она разговаривала, считала, что горы имеют высоту от 4564 до 6096 метров. Это были глазомерные прикидки, и, насколько ей было известно, вести инструментальные измерения тут никто и не пытался. И только когда она приехала в Пароландо, где уже имелись инструменты конца XX века, она узнала более точные данные.

Возможно, эффект близости горных стен создавал столь ошибочное представление. Они поднимались круто вверх, отвесные и такие гладкие после первых 305 метров, что взобраться по ним было просто немыслимо. Часто горы были наверху «толще», чем у основания, так что нависали карнизом над подножием и были недосягаемы даже для альпинистов, вооруженных стальными крюками, а такие, насколько знала Джилл, были только в Пароландо.

На вершинах ширина гор составляла 403 метра, или чуть больше четверти мили. И тем не менее и эти сравнительно маломощные пласты горной породы были непреодолимы без стальных буров и динамита. Конечно, можно было представить себе, что ты плывешь по Реке на север против течения, пока она не загибается и не начинает опять течь к югу. Там, при наличии бурового оборудования и взрывчатки, ты буришь дыру сквозь горную стену. Но кто скажет, сколько непреодолимых горных гряд тянется за этой побежденной тобой грядой?

«Парсеваль» преодолел северо-восточные, приземные воздушные течения экваториальной зоны. Пройдя штилевые широты, он воспользовался попутным ветром умеренной зоны. За 24 часа дирижабль пролетел расстояние, равное расстоянию от Мехико-Сити до южного берега Гудзонова залива в Канаде. Прежде чем истекут вторые сутки, он должен будет войти в область встречных ветров арктической зоны. О том, насколько они сильны, не знал никто. Ведь циркуляция атмосферы на этой планете должна была сильно отличаться от земной благодаря отсутствию разницы в атмосферном давлении между континентами и океанами.

Различия в высоте гор и ширине долин экваториальной зоны и умеренной бросались в глаза. Горы в жарких широтах обычно были выше, а долины уже.

Сочетание узких долин с высокими горами создавало здесь условия, сходные с теми, что существуют в шотландских гленах[144]. В умеренных зонах дожди выпадали ежесуточно, начинаясь около 15 часов (или 3 часов дня), а в экваториальных грозы, сопровождаемые ливнями, зарождались обычно примерно в 3 часа утра. В тропиках же подобные явления наблюдались реже, или, во всяком случае, их считали тут более редкими. Ученые Пароландо подозревали, что в горах спрятаны своего рода дождевальные машины, которые и обусловливают столь точное расписание дождей. Конечно, энергетические затраты в этом случае должны быть непомерны, просто непредставимо колоссальны. Но существа, которые могут обеспечить 36 миллиардов человек тремя ежедневными трапезами с помощью преобразователей энергии в материю, могли, разумеется, сконструировать и суточные изменения климата.

Каковы были источники этой энергии? Этого не знал никто, но наиболее вероятным ответом было использование тепла раскаленного ядра планеты.

Существовало мнение, что между корой планеты и ее глубинными зонами лежит своего рода металлический щит. Отсутствие вулканической деятельности и землетрясений в какой-то мере подкрепляло эту дикую гипотезу.

Поскольку на планете не было ни ледяных шапок, ни больших водных масс, которые могли бы создавать температурный градиент, сравнимый с земным, режим ветров тут должен был быть совсем другой. Но пока их общий характер мало чем отличался от земного.

Фаербрасс решил опустить корабль до высоты 3600 метров — немного выше 12 000 футов. Возможно, тут ветер будет послабее. Вершины гор теперь находились лишь в 610 метрах, или 2000 футах, ниже корабля, и эффект восходящих и нисходящих потоков воздуха в это время суток был достаточно сильным. Способность изменять наклон пропеллеров быстро скомпенсировала эти чередующиеся прыжки вверх и вниз. Зато скорость движения существенно возросла.