Неистово дрыгая ногами и разводя руками на манер пловца, он добился того, что стал мало-помалу продвигаться к стержню. И чем ближе к стержню, тем сильнее становилось сопротивление невидимых пут. Он не сдавался. Сдайся он — его бы отнесло назад, и тогда у него уже не осталось бы сил, чтобы снова начать борьбу. Он не привык сдаваться до тех пор, покуда не изнемогал окончательно.

Он хрипло дышал, он взмок от пота, руки и ноги у него двигались так, словно он барахтался в густом желе, а продвижение почти не ощущалось. А потом кончики пальцев левой руки коснулись стержня, и тот оказался теплым и твердым на ощупь.

И вдруг он почувствовал, где находится «низ», — потому что упал.

Прикосновение к стержню словно разрушило заклинание. Паутина воздуха вокруг него беззвучно рассыпалась. Он падал.

Стержень находился довольно близко, до него можно было дотянуться. Он ухватился за стержень, падение приостановилось, и он больно ударился о него бедром. Он скользил вниз, сжимая стержень рукой, и кожа на ладони нестерпимо горела. Потом он дотянулся до стержня другой рукой и перестал скользить вниз.

И тогда он ощутил взмокшей от пота спиной движение воздуха, заставившее его крутануться назад. Позади, в покинутых им вертикальных рядах тел, спящие начали падать вниз. Друг за другом, будто выпадая из открытых люков, медленно вращаясь, тела людей неслись мимо него. Головы едва не задевали его, пролетая в нескольких дюймах. Ему повезло — его не сбили, не отбросили от стержня, и потому он не полетел в бездну следом за другими.

А они все падали и падали друг за другом, бесконечной чередой. Тело за телом мчалось вниз по обе стороны от стержня, а в это время в других рядах миллионы миллионов продолжали спать.

Некоторое время он смотрел на падающие тела. А потом принялся считать их — он всегда был заядлым любителем подсчетов. Но, досчитав до трех тысяч одного, он прекратил счет. Потом он просто смотрел и смотрел на водопад плоти. Откуда, с какой же высоты они падали? И как низко могли упасть? Это он, сам того не желая, заставил их ринуться вниз, когда разорвал те силы, что исходили от стержня.

Взобраться по стержню вверх он не мог, но зато мог скользить вдоль него вниз. Он начал опускаться, но потом посмотрел вверх и забыл о мчащихся мимо телах. Где-то высоко-высоко слышалось жужжание, перекрывавшее шипящий звук падения тел.

Между колоннами падающих тел и соседней колонной тех, что по-прежнему висели в пространстве, опускалось какое-то судно из ярко-зеленого вещества, в форме каноэ. У воздушного каноэ не было никаких видимых опор, которые удерживали бы его — так он подумал, — и только из-за жуткого испуга он даже забыл о пришедшей в голову мысли. «Никаких видимых опор, которые удерживали бы его». Совсем как волшебный ковер-самолет из «Тысячи и одной ночи».

Над краем борта лодки появилось лицо. Судно остановилось, и жужжание прекратилось. Рядом с первым лицом появилось второе. У обоих находившихся в лодке были длинные, темные, прямые волосы. Потом лица исчезли, жужжание зазвучало вновь, и каноэ снова начало опускаться к нему. Не долетев до него пяти футов, каноэ остановилось. На носу лодочки виднелся единственный знак: белая спираль, раскрывавшаяся вправо. Один из тех, что сидели в лодке, заговорил на языке, в котором было множество гласных звуков и отчетливые и часто повторяющиеся гортанные запинки. Язык этот напоминал полинезийский.

Неожиданно невидимый кокон, облегавший его, возник снова. Скорость падения тел замедлилась, и через некоторое время они перестали падать. Человек, державшийся за стержень, почувствовал, как удерживающая сила ухватила его и приподняла. Хотя он и пытался отчаянно цепляться за стержень, ноги его задрались кверху, уплыли прочь от стержня, а потом за ними последовало тело. Вскоре он уже перевернулся лицом вниз. Руки его оторвались от стержня — ему казалось, что он оторвался от жизни, разума, мира. Его завертело и понесло вверх. Он пролетел мимо воздушного каноэ и замер над ним. Двое мужчин, сидевших в лодке, были обнажены, темнокожи, как йеменские арабы, и красивы. Черты лица у них были нордические — внешне они напоминали знакомых ему исландцев.

Один из них поднял руку, в которой сжимал похожий на карандаш металлический предмет. Он поднял его, прицеливаясь, словно собирался чем-то выстрелить из него.

Человек, плывущий в воздухе, издал крик ярости, ненависти и беспомощности и выбросил руки вперед, чтобы добраться до лодки.

— Убью! — крикнул он. — Убью! Убью! И снова пришло забытье.

Он лежал на траве у воды под плакучими ивами, а над ним стоял Господь. Он лежал с широко раскрытыми глазами и беспомощный, как новорожденный младенец. Бог тыкал его в ребра концом железной палки. Бог был высоким мужчиной средних лет. У него была длинная черная раздвоенная борода, и одет он был в лучший воскресный костюм английского джентльмена пятьдесят третьего года правления королевы Виктории.

— Ты опоздал, — сказал Бог. — Ты знаешь, что давно опоздал с уплатой своего долга.

— Какого долга? — спросил Ричард Фрэнсис Бёртон[1]. Он пробежал кончиками пальцев по ребрам, чтобы убедиться, все ли они целы.

— Ты задолжал за плоть, — ответил Бог, снова ткнув его палкой. — Не говоря уже о душе. Ты задолжал за плоть и душу, что одно и то же.

Бёртон попытался подняться на ноги. Никому, даже самому Господу он не мог позволить тыкать Ричарда Бёртона палкой в ребра и уйти безнаказанно.

А Бог, не обращая никакого внимания на его тщетные попытки подняться, вытащил из жилетного кармана большие золотые часы, открыл тяжелую резную крышку, глянул на стрелки и сказал:

— Жутко опоздал.

Бог протянул свободную руку ладонью вверх.

— Платите, сэр. В противном случае я буду вынужден вам отказать.

— Отказать в чем?

Сгустилась тьма. Бог начал таять в темноте. Вот тогда Бёртон увидел, что Бог похож на него. Такие же черные прямые волосы, такое же восточное лицо с темными пронзительными глазами, высокими скулами, тяжелыми губами и торчащим, с глубокой поперечной складкой подбородком. С такими же длинными глубокими шрамами — свидетельством того, как сомалийский ятаган поработал над ним тогда в Бербере, — белевшими на щеках. Руки и ноги у него были маленькие, в противоположность широким плечам и мощной грудной клетке. И еще у него были длинные густые усищи и длинная раздвоенная борода, за которые бедуины прозвали Бёртона Отцом Усатых.

— Ты похож на дьявола, — сказал Бёртон, но Бог превратился в одну из теней во мраке.

Бёртон еще спал, но был так близок к пробуждению, что понимал, что видит сон. Свет сменил ночь.

А потом его глаза открылись. И он не понял, где находится.

Над головой голубело небо. Его обнаженное тело овевал нежный ветерок. Его лысая голова, спина, ноги и тыльные стороны ладоней чувствовали прикосновение травы. Он повернул голову вправо и увидел равнину, поросшую очень невысокой, очень зеленой и очень густой травой. На протяжении мили равнина плавно шла на подъем. За равниной тянулась гряда холмов, поначалу невысоких, пологих, становившихся затем все круче и выше и все более резких очертаний. Холмы примыкали к горам и тянулись мили на две с половиной. Кругом росли деревья, покрытые яркой зеленью и алыми, синими, пылающе-желтыми и темно-розовыми цветами. Горы за холмами вздымались резко, перпендикулярно и невероятно высоко. Горы были черные и сине-зеленые — похоже, они были сложены стекловидной вулканической лавой, которую испещряли огромные пятна лишайников, покрывавшие не менее четверти поверхности гор.

На равнине, между тем местом, где лежал Бёртон, и холмами, находилось множество человеческих тел. Ближайшее, лежавшее всего в нескольких футах, принадлежало белокожей женщине, которую Бёртон видел в вертикальном ряду прямо под собой.

Он хотел встать, но был так слаб и вял, что пока сумел с огромным усилием только повернуть голову влево. Там он увидел еще множество тел, лежавших на равнине, спускавшейся к реке, что текла примерно ярдах в ста от того места, где лежал Бёртон. Река была шириной около мили, а на противоположном ее берегу также располагалась равнина в милю шириной, поднимавшаяся к подножиям холмов. Там тоже росли деревья, а за холмами вставали высокие черные и сине-зеленые горы. «Там восток», — оцепенело подумал Бёртон. Из-за гор только что взошло солнце.