Шварц обнаружился возле Джилл. Он прочистил горло:

— Галбирра? Давайте я займусь вашим граалем.

Она взяла свой цилиндр из каноэ и отдала его Шварцу.

Цилиндр был сделан из серого металла, имел 45,72 сантиметра в диаметре, 76,20 сантиметра в высоту и весил в пустом виде 0,55 килограмма.

Крышка цилиндра могла быть поднята только его владельцем. Она была снабжена изогнутой ручкой. Привязанный к ручке веревкой из бамбукового волокна маленький глиняный дирижаблик служил как бы личным удостоверением Джилл. На обоих боках дирижаблика были выгравированы ее инициалы.

Шварц приказал кому-то поставить грааль Джилл в углубление на шляпке гриба. Тот быстро справился с этим делом, все время бросая тревожные взгляды на пики восточных гор. Однако еще минутами двумя он, видно, располагал. Когда они истекли, солнце, подобно огромному воздушному шару, всплыло над вершинами гор. Еще несколько секунд — и каменный гриб выбросил на высоту девяти метров огромные языки голубого пламени. Рев электрических разрядов слился с грохотом всех остальных питающих камней, тянувшихся по обоим берегам Реки, насколько хватало глаз. Все эти годы так и не приучили Джилл ни к этому зрелищу, ни к этому грохоту. Хоть она и ожидала их, но непроизвольно вздрогнула и даже подпрыгнула на месте. Эхо докатилось до рефлектора гор и было отброшено обратно к берегам, снова откатилось туда, чтобы наконец умереть с мрачным недовольным ворчанием.

Свой завтрак получили все.

Они находились у подножия холмов. Высокую, похожую на эспарто траву недавно скосили до полуторасантиметровой высоты.

— У нас для этого есть машины, но большая часть работы пока делается серпами, — сказал Давид Шварц. — Из травы вьют веревки.

— Там, откуда я пришла, машин вообще нет, — отозвалась Джилл, — мы пользуемся кремневыми серпами. И веревки вьем тоже, разумеется.

Здесь было тенисто и прохладно. Ветви железного дерева распростерлись над маленьким поселком — его квадратные и круглые бамбуковые хижины были разбросаны на большом расстоянии друг от друга. У некоторых были крыши из малиново-зеленых листьев железного дерева. С самой нижней ветви этого колосса свисала веревочная лестница, уходя на высоту примерно тридцати трех метров. Она кончалась у платформы, разместившейся на развилке ветвей, где приютилась небольшая хижина. Были видны и другие лестницы, другие платформы и другие воздушные хижины.

— Возможно, вам отведут одну из них, после того как пройдет испытательный срок, — сказал Шварц. — А пока ваш дом тут.

Джилл вошла в указанную ей дверь. Хорошо еще, что нагибаться тут не пришлось. Здесь ведь полно народу куда меньше ростом, чем она, и многие двери были низковаты.

Она положила свой грааль и узелки прямо на пол. Шварц вошел вслед за ней.

— Эта комната принадлежала супружеской паре, убитой речным драконом. Он выпрыгнул из воды так, будто им выстрелили из пушки. Целиком отгрыз конец рыболовного плота. К сожалению, именно на том конце стояла эта пара, так что рыба проглотила их вместе с бревнами.

Еще хуже, что это произошло после прекращения воскрешений. Так что, думаю, эти ребята вряд ли объявятся когда-нибудь еще. Вы ничего не слыхали о новых лазарях, а? Недавних, конечно.

— Нет, не слыхала, — ответила она. — Во всяком случае, ничего определенного.

— А как вы думаете, почему воскрешения прекратились? После всех этих долгих лет?

— Откуда ж мне знать? — ответила она резко. Разговор на эту тему удовольствия ей не доставлял. В самом деле, почему дар бессмертия был отнят у них так внезапно?

— Ну и черт с ним, — произнесла она вслух. Огляделась. Пол не виден из-за травы, достигавшей ей чуть ли не до промежности. Острые листья травы едва не врезались ей в икры. Придется срезать траву почти до пола, а потом притащить земли и засыпать жнивье. Но и тогда трава может не умереть. Ее корни уходят так глубоко и так переплетаются, что трава может отлично процветать и без солнечного света. Очевидно, она питается от корней тех растений, которые находятся на свету.

Стальной серп висел на вешалке, прибитой к стене. Сталь тут была так распространена, что на это орудие, считавшееся повсюду драгоценностью, здесь никто даже не позарился.

Она медленно ходила по комнате, чтобы острые края листьев не резали кожу на ногах. Нашла пару глиняных ночных горшков, валявшихся в густых зарослях. Кувшин для питьевой воды стоял на бамбуковом столике, который пока еще сопротивлялся давлению тянувшихся вверх стеблей. С другого крючка свисало женское ожерелье из рыбьих позвонков. Два бамбуковых лежака; подушки и матрасы, сделанные из снабженных магнитными скрепками тканей и набитые листьями, лишь наполовину высовывались из травы. Возле них лежала арфа, сделанная из панциря рыбы-черепахи и рыбьих кишок.

— Что ж, небогато, — сказала она. — А впрочем, богатства тут ни у кого не бывает, верно?

— Зато комната большая, — отозвался Шварц. — Хватит места для тебя и твоего партнера, когда ты его найдешь.

Джилл сняла с гвоздя серп и прошлась им по траве. Трава полегла, будто скошенные мечом головы.

— Ха! — выдохнула она.

Шварц смотрел на нее так, будто боялся, что после травы она примется за него.

— А почему вы думаете, что мне нужен любовник?

— Почему, почему, почему… все… Так сказать, всем он нужен.

— И вовсе не всем, — сказала она. И повесила серп на крюк. — Ну и каков же будет дальше наш тур, мистер Кук[83]?

Она была готова к тому, что, когда они окажутся в хижине, он предложит ей отправиться в койку. Все мужчины хотят этого. Теперь стало очевидным, что хоть он этого и хочет, но у него кишка тонка попросить. Джилл ощутила облегчение, смешанное с легким презрением. Тогда она сказала себе, что чувство это дурацкое и слишком уж противоречивое. Почему надо смотреть на человека с презрением, если он ведет себя так, как ей и хочется?

Возможно, все же она испытывала некоторое разочарование. Когда мужик становился излишне агрессивным, несмотря на ее предупреждение, она тут же рубила его ребром ладони, начинала выкручивать ему мошонку и била ногой в живот, пока он корчился на земле от боли. И неважно, каким крупным или сильным был мужчина, она всегда умудрялась захватить его врасплох. Все они оказывались беспомощными, во всяком случае до тех пор, пока не проходила боль в мошонке.

Потом… Что ж, большинство оставляли ее в покое. Кое-кто пытался ее убить, но к этому она была подготовлена. Они не знали, как ловко она обращается с ножом… или любым другим видом оружия.

Давид Шварц так и не узнал, как близко он был к тому, чтобы стать калекой и обладателем глубокой раны на самолюбии.

— Вы можете без опаски оставить тут свое имущество. У нас еще не было ни одного случая воровства.

— Грааль я возьму с собой. Нервничаю, если не вижу его рядом.

Он пожал плечами, вынул сигару из кожаного портсигара, висевшего у него через плечо. Один из утренних даров его грааля.

— Только не здесь, — сказала она совсем тихо. — Это мой дом, а я не хочу, чтоб в нем воняло.

Он казался удивленным, но опять пожал плечами. Однако, как только они вышли на воздух, тут же закурил. И пошел слева от нее с наветренной стороны, дымя как пароход и выпуская клубы дыма в ее сторону.

Джилл с трудом удержалась от шпильки, которую ей очень хотелось ему отпустить. Но было глупо оскорблять его слишком сильно и дать ему повод внести ее в черный список. В конце концов, у нее был испытательный срок; и она — женщина; не следует умышленно восстанавливать против себя человека, занимающего высокое положение, к тому же друга Фаербрасса. Но больше она не позволит испытывать ни свои принципы, ни гибкость своей шеи.

Или позволит? Ей ведь пришлось испытать немало унижений на Земле, чтобы стать офицером воздушного корабля. И она улыбалась, а потом шла домой, чтоб колотить там посуду и керамику и писать похабщину на стенах.