Лев Руах держался от него подальше и разговаривал как можно меньше, зато все чаще спорил с Эстер насчет кошерной пищи, собственной задумчивости и нежелания поговорить с ней по-человечески.

Фрайгейт был зол на него за что-то. Но Фрайгейт ведь никогда не встанет и не скажет прямо, трус эдакий, если только не загнать его в угол и не довести до безумной ярости. Логу сердилась и обижалась на Фрайгейта, потому что с ней он был так же сух, как со всеми остальными. Логу сердилась на Бёртона, потому что он отверг ее, когда они вдвоем собирали на холмах бамбук несколько недель назад. Он сказал ей «нет» и добавил, что никакие моральные нормы не мешают ему заняться с ней сексом, но что он не станет предавать Фрайгейта и вообще кого бы то ни было из членов группы. Логу сказала, что она не то чтобы не любит Фрайгейта, просто ей нужны перемены время от времени. Так же как самому Фрайгейту.

Алиса сказала, что почти утратила надежду увидеться снова с кем-то из тех, кого знала. Они, наверное, уже проплыли мимо сорока четырех миллионов трехсот семидесяти тысяч человек, а она ни разу не увидела ни одного земного знакомого. Ей встречались только те, кого она принимала за знакомых по ошибке. Она понимала, что из всех, мимо кого они проплыли, она видела только малую толику людей близко и даже издалека. Но это не имело значения. Ее ужасно угнетало сидение на тесной палубе весь день напролет, когда можно только поворачивать рукоять весла или перемещать такелаж да открывать и закрывать губы в болтовне, большей частью — пустой.

Бёртон не желал признаваться в этом, но боялся, что она уйдет. Она могла просто взять и сойти на берег на следующей стоянке с цилиндром и нехитрым скарбом и распрощаться. Увидимся, мол, лет через сто. Может быть. Главное, что держало Алису на судне, — Гвенафра. Она воспитывала маленькую древнюю бретонку как маленькую викторианскую леди. Это была ужасно любопытная смесь, но не более любопытная, чем все остальное вдоль берегов Реки.

Сам же Бёртон устал от бесконечного странствия на маленьком судне. Ему хотелось отыскать какую-нибудь приятную местность и обосноваться там, чтобы передохнуть, а потом заняться исследованиями, поучаствовать в местных делах, поразмять ноги, сбросить напряжение и набраться сил. Но всего этого ему хотелось, если бы Алиса разделила с ним хижину.

— Судьба человека, который сидит сиднем, тоже с места не движется, — пробормотал он. Пора более решительно повести себя с Алисой, он слишком долго был джентльменом. Он добьется ее, он возьмет ее силой. В молодости он был агрессивным любовником, а потом из любовника превратился в возлюбленного, когда женился. Его старые привычки, старые стереотипы не исчезли. Он был стариком, живущим в новом теле.

«Хаджи» вошел в темный, извилистый пролив. Сине-черные скальные стены встали по обе стороны, судно сделало разворот, и широкое озеро позади исчезло. Теперь все были при деле — сновали туда-сюда и поворачивали паруса, а Бёртон вел «Хаджи» по ветру и против ветра по стремнине шириной в четверть мили, против течения, вздымавшего высокие волны. Лодка резко взлетала на волнах и падала, сильно накреняясь при резкой смене галса. Часто она подходила почти вплотную к стенам каньона, где волны тяжело ударяли по скалам. Но Бёртон уже так долго управлял этим судном, что стал как бы частью его, и команда так долго работала с ним, что предугадывала его приказы, хотя и не опережала их.

Проход по ущелью занял тридцать минут. Некоторые волновались — Фрайгейт и Руах явно беспокоились, но все были на подъеме. По крайней мере, скука и вялость хотя бы на время исчезли.

«Хаджи» выплыл в новое озеро, озаренное солнцем. Оно простиралось мили на четыре в ширину и тянулось к северу, насколько хватало глаз. Горы резко отступили к горизонту, по берегам потянулись привычные равнины в милю шириной.

В поле зрения оказалось с пятьдесят суденышек — от сосновых долбленок до двухмачтовых бамбуковых лодок. Большей частью их хозяева, похоже, занимались ловлей рыбы. Слева, в миле впереди, на берегу торчал неизменный питающий камень, вдоль по берегу рассыпались темные фигурки людей. За ними на равнине и холмах стояли бамбуковые хижины, выстроенные в стиле, который Фрайгейт именовал то неополинезийским, то «посмертно-прибрежным».

Справа, примерно в полумиле от окончания каньона, стоял высокий частокол форта. Перед ним располагалось десять массивных деревянных доков, в которых стояли крупные и небольшие лодки. Через несколько минут после появления «Хаджи» забили барабаны. Не то их сделали из выдолбленных стволов, не то обтянули выдубленной шкурой рыбы или человеческой кожей. Перед фортом уже собралась толпа народа, и все новые выбегали оттуда и из хижин, стоявших позади. Люди прыгали в лодки и отплывали от берега.

На левом берегу темные фигурки рассаживались в долбленки, каноэ и одномачтовые лодки.

Похоже, отплывшие от обоих берегов лодки соревновались, кто раньше захватит «Хаджи».

Бёртон спокойно лавировал, несколько раз провел судно между другими лодками. Люди с правого берега оказались ближе. Они были белокожими и хорошо вооруженными, но луков в ход не пускали. Человек, стоявший на носу боевого каноэ с тридцатью гребцами на борту, прокричал по-немецки приказ сдаваться.

— Мы вас не тронем!

— Мы пришли с миром! — крикнул ему Фрайгейт.

— Он это понимает! — рыкнул Бёртон. — Понятно, что нас слишком мало и мы не станем нападать на них.

Теперь барабаны грохотали по обоим берегам Реки. Было такое впечатление, словно эти берега населены живыми барабанами. Но на самом деле населены они были людьми, и к тому же вооруженными. Новые лодки вышли наперерез «Хаджи». Позади же те лодки, что вышли навстречу первыми, не отставали, но теряли дистанцию.

Бёртон растерялся. Может быть, развернуть «Хаджи» и уйти назад в каньон, а потом вернуться ночью? Это был бы опасный маневр: стены высотой в двадцать тысяч футов загородят свет звезд и газовых туманностей. Придется двигаться почти вслепую.

«Хаджи» двигался резвее, чем любое из судов противников. Пока. Издалека быстро надвигались высокие паруса. Но сейчас вражескому судну помогает попутный ветер и течение, а что будет, если он уйдет от встречи с ним — догонят ли «Хаджи», если врагам тоже придется идти против ветра?

Все суда, которые видел Бёртон, были нагружены людьми, и это замедляло их скорость. Даже такое судно, как «Хаджи», будь оно заполнено воинами, не выдержало бы соревнования.

Бёртон решил продолжать плыть вверх по Реке.

Минут десять спустя наперерез «Хаджи» поплыло еще одно боевое каноэ. В нем сидело по шестнадцать гребцов у каждого борта, а на носу и корме были небольшие палубы. На каждой из них стояло по двое человек, а рядом с ними — катапульты. Те двое, что стояли на носу, зарядили ложку катапульты каким-то шарообразным предметом, от которого шел дым. Один потянул за стопор, и рычаг машины ударил по бревну. Каноэ задрожало, гребцы на мгновение прекратили равномерно грести. Дымящийся предмет описал высокую дугу и, оказавшись в двадцати футах от «Хаджи» и в десяти над поверхностью воды, взорвался с оглушительным треском, испустив тучу черного дыма, которую тут же развеял ветер.

Кто-то из женщин и даже некоторые из мужчин вскрикнули. Бёртон решил, что, судя по всему, в этой местности есть залежи серы. Иначе здешним жителям ни за что не изготовить бы порох.

Бёртон позвал Логу и Эстер Родригес и велел им встать у румпеля. Обе женщины побледнели, но держались спокойно, хотя ни та ни другая ни разу в глаза не видели бомбы.

Гвенафру увели в кубрик. Алиса сжимала в руке тисовый лук, на спине у нее висел колчан со стрелами. Губы она намазала ярко-алой помадой, глаза подвела зелеными тенями, и из-за этого кожа ее казалась жутко бледной. Но она уже пережила не менее десятка водных сражений, а нервы у нее были крепкие, как меловые утесы Дувра. Кроме того, она была лучшей лучницей в команде. Бёртон отлично владел огнестрельным оружием, а с луком ему не хватало опыта. Казз мог выстрелить из лука, сделанного из костей речного дракона, даже дальше Бёртона, но меткость у него выходила отвратительная. Фрайгейт твердил, что тут и ждать нечего — как у большинства доисторических людей, у Казза отсутствовало восприятие перспективы.