Водяные растения поедаются многообразным миром рыб как на подводных склонах, так и на самом дне. Многие виды рыб обитают только в верхних слоях воды, куда проникает солнечный свет. Другие — бледные существа, но ничуть не менее прожорливые — кочуют на средних глубинах. Во тьме придонных слоев ползает, карабкается, извивается, плавает, перемещается с помощью динамического выброса воды множество удивительных жизненных форм.

Некоторые пожирают мучнисто-белых, будто пораженных проказой, укоренившихся особей, которые напоминают видом цветы, другие же сами захватываются и поедаются этими донными существами. Третьи — большие и маленькие — медленно ползут по песку с широко разинутой пастью, собирая микроскопических обитателей, которые живут и в более высоких водных горизонтах.

Самыми огромными, куда большими, чем голубые киты Земли, являются хищные рыбы, именуемые речными драконами. Вместе с другими, более мелкими видами они обладают способностью то разбойничать на дне, то грабить верхние горизонты, не испытывая ни малейших неудобств от смены давления.

Другая рыба имеет много названий, но по-английски ее зовут «квакун». Величиной она с немецкую овчарку, ползает медленно, как слизняк, и ненасытна, как свинья. Это главный ассенизатор Реки, и она пожирает все, что не оказывает сопротивления этому процессу. Большая часть диеты квакуна — это человеческие экскременты.

Будучи двоякодышащей, эта рыба по ночам питается также и на суше. Немало людей пугалось до полусмерти, встретив в тумане ее огромные выпученные глаза или наступив на покрытое слизью тело, когда она ползает по берегу, отыскивая объедки и всякий съедобный мусор.

Пожалуй, не меньше, чем внешний вид, пугает издаваемый этой рыбой громкий квакающий звук, который невольно приводит на память истории о чудовищах и привидениях.

В этот день года двадцать пятого П. В. один из этих омерзительно воняющих поедателей падали находился возле самого берега. Течение тут было слабее, чем на середине Реки. Однако и тут ноги-плавники рыбы работали на предельной скорости, изо всех сил стараясь удержать ее на месте и не дать течению снести ее назад. И вдруг нос квакуна учуял аромат дохлой рыбы, которую течение несло прямо к нему. Квакун разинул пасть и слегка изменил свое положение, с таким расчетом, чтоб труп попал ему прямо в раскрытый рот.

Вслед за дохлой рыбой плыл еще один предмет. И трупик, и этот предмет попали в пасть квакуна; рыба легко проскочила в глотку, больший же предмет сначала было застрял, но в конце концов конвульсивные глотательные движения отправили его вслед за дохлятиной.

Почти пять лет водонепроницаемый бамбуковый контейнер с письмом Фрайгейта Роригу плыл вниз по Реке. Учитывая большое число рыбаков и путешественников, можно было ожидать, что его подобрали и вскрыли уже давно. Однако все живые существа его проигнорировали, кроме того квакуна, главной целью которого был деликатесный кусок тухлятины.

За пять дней до того, как путешествию контейнера пришел конец, он проплыл мимо того места, где проживал его предполагаемый адресат. Но Рориг в это время находился в своей хижине, в окружении каменных и деревянных скульптур, которые он вырезал, дабы обменять на самогонку и сигареты. Рориг пытался отоспаться после плачевных последствий совершенно потрясной пьянки.

Возможно, это было совпадение, а может, ответственность ложилась на некий психологический феномен, состоящий в сверхчувственной связи между адресатом и автором письма. Но какова бы ни была причина, Роригу (именно в то утро) снился Фрайгейт. Он снова оказался в 1950 году, когда был студентом выпускного курса, материально поддерживаемым законом о льготах бывшим военнослужащим и работающей женой.

Это был теплый денек в конце мая (Майский день! Майский день!)[140]. Рориг сидел в маленькой комнате перед очами трех д. ф.[141] Это был день сведения счетов. После пяти лет трудов и стрессов в святилище науки он должен был получить или потерять свой приз — степень магистра искусств по английской литературе. Если он проскочит устную защиту своей диссертации, то его выпустят в мир в качестве преподавателя английского языка в старших классах средней школы. Если провалится, ему придется учиться еще шесть месяцев, а затем защищаться во второй и в последний раз.

Теперь три преподавателя, хотя и улыбались, палили по нему вопросами, будто они были стрелками, а он — мишенью; впрочем, так оно и было. Рориг не очень нервничал, ибо его диссертация посвящалась средневековой поэзии Уэльса — вопросу, который он выбрал потому, что считал, будто профессора мало чего петрят в такой узкой проблеме.

Он был прав. Но Элла Резерфорд — очаровательная дама сорока шести лет, хотя и преждевременно поседевшая, готова была на все, чтобы достать Рорига. Какое-то время они были любовниками и трахались два раза в неделю у нее на квартире. Затем в один прекрасный день они затеяли бешеный пьяный скандал по поводу вопроса о достоинствах Байрона как поэта. Рориг не слишком обожал его стишки, но был в восторге от байроновского стиля жизни, каковой и почитал за настоящую поэзию. Во всяком случае, в споре он занял сторону, прямо противоположную взглядам Эллы.

В результате он вылетел из квартиры, успев высказать ей несколько весьма горьких истин. И еще он проорал ей, что никогда в жизни не встретится с ней больше наедине.

Резерфордиха решила, что он влез к ней в постель только для того, чтоб получить по ее курсу наивысшие оценки, и что спор о Байроне он использовал, лишь чтобы перестать заниматься любовью с женщиной средних лет. Тут она ошибалась. Рорига неотразимо влекли к себе пожилые женщины. Однако он находил ее претензии и требования слишком обременительными. Он уже не мог удовлетворять ее аппетиты, аппетиты двух жен первокурсников, двух супруг приятелей, барменши, обеспечивающей ему даровую выпивку, да еще смотрительницы того многоквартирного дома, где он жил.

Пятерых — еще куда ни шло. Восьмерых — нет. У него не хватало на них ни времени, ни энергии, ни спермы, и он засыпал прямо в классной комнате. Поэтому он весьма искусно затеял спор со своей профессоршей, с женой первокурсника (поговаривали, что у нее триппер) и женой приятеля (она была уж очень эмоционально ненасытна).

И вот сейчас Резерфорд, сузив свои водянистые голубенькие глазки, говорила:

— Вы прекрасно защищались, мистер Рориг. Пока.

Она сделала паузу, а он окоченел. Ему свело анус. Пот лился по лицу и из-под мышек. У него мелькнуло видение — вот она сидит целыми ночами и обдумывает, как бы половчее достать его, найдя для этого особо жуткий и невероятно унизительный способ.

Доктора Дарем и Пар прекратили барабанить пальцами. Тут явно наклевывалось нечто интересное. Их коллега вся светилась, как светятся глаза тигра, готового прыгнуть на дрожащего ягненка. Молния готовилась ударить, а несчастный кандидат явно не имел никакого громоотвода, разве что он был спрятан у него в заднице.

Рориг покрепче ухватился за подлокотники кресла. Пот крупными каплями выступил на его лбу, как у мыши, испугавшейся головки швейцарского сыру. Ледяной пот стекал из-под мышек прямо в рукава рубашки… Что-то будет, какая-то чертовщина готовится, думал Рориг.

— Похоже, вы тщательно изучили свой предмет. Вы предоставили нам поразительную демонстрацию знаний в весьма малоизвестном разделе поэзии. Уверена, мы все гордимся вами. С вами мы не теряли даром времени в аудитории.

Поганая сучка хочет сказать, что она даром теряла время со мной вне аудитории! Но это был просто обманный выпад, реплика, которая ранит, но не убивает. Она придумала для него настоящий большой провал. Редко, почти никогда, профессор поздравляет кандидата на степень во время пытки. После — да, когда комиссия уже проголосовала и защита зачтена.

— А теперь… скажите мне… — тянула резину Резерфордиха. Она снова сделала паузу. Еще один поворот зажимного винта…