Он сидел в избе на лавке около стола, хмуро кусал губы и почти не отвечал на приветствия входивших командиров.

Пришедшие полукругом стояли поодаль от стола и при появлении каждого нового лица оглядывались на него, и некоторые делали ему знак глазами, что «дядя сегодня строг».

Генерал тревожно барабанил пальцами по столу и взглядывал на дверь, когда она отворялась.

— Господа, то, что я видел сейчас дорогой, это… это какие-то богомольцы, а не армия, — повторил генерал, видимо, показавшееся ему удачным выражение. — Мы идём в Европу… ведь это курам на смех!

— Ваше превосходительство! — сказал высокий полковник с торчащими усами, — ведь состав на две трети состоит из запасных частей, офицеры своих солдат не знают.

Генерал помолчал.

— Я докладывал об этом командующему армией и просил дать возможность идти медленнее. Он согласился. А сейчас вот приказ выступить из Остроленки 5 августа. Значит, мы должны сделать переход в сорок вёрст без отдыха. Вообще положение ненормальное, — сказал генерал, подумав. — Мы идём без транспорта. Распоряжением свыше (неизвестно чьим) его разгрузили на станции Вихино. И вот мы как цыгане с гуртом скота.

По лицам начальников пробежали улыбки.

— Что?… — сказал генерал.

Но никто ничего не ответил.

— Этапную линию додумались устроить между линией движения корпусов, — продолжал он, — и в результате все голодные. Я посылаю настойчивые телеграммы о высылке транспорта, но штаб армии распорядиться им не может, так как это, видите ли, зависит от начальника военных сообщений… Что прикажете делать?

Генерал хлопнул себя ладонями по коленям и с недоумением обвёл глазами офицеров.

В дверь избы, приоткрывая её, заглядывали босые ребятишки.

— И потом, где же Шестой корпус, к интенданту которого мы прикреплены? Новая нелепость! О нём ни слуху ни духу. Я ничего не понимаю. — Он вскинул плечами и опять опустил их. — Ведь даже в мирное время на каждый полк полагается по одной этапной полуроте, значит — батальон на корпус. А у нас на всю армию дан батальон. Кто этими делами заправляет — один бог ведает… Ну, разговорами делу не поможешь, — заключил генерал, поднимаясь с лавки. — Наше дело, господа, пока что вести людей как следует, а не так, как… Я строго буду взыскивать, господа, если увижу такую картину, как в начале похода.

Шестой корпус, о котором с недоумением спрашивал генерал Клюев, получил приказ командующего армией Самсонова двигаться в северо-западном направлении на Алленштейн, где он должен был занять правый фланг армии.

Всё это время стояла жаркая летняя погода, с утра на горизонте виднелись освещённые солнцем поля с бурым, ржаным и золотистым овсяным жнивьём, зеленели полоски неубранной картошки, опушки лесов или сверкала синяя гладь озера сквозь стволы деревьев.

Но утро, в которое части Шестого корпуса переходили через границу, было дождливое, туманное, похожее на осеннее.

Движение дивизии растянулось по уходящей вдаль песчаной дороге, протоптанной лошадиными копытами. Впереди, за скрывшимся в лесу передовым отрядом, шла пехота авангарда; в хвосте её, ныряя по глубоким колеям, двигались зелёные повозки с полукруглым верхом и красным крестом на нём; за ними, погромыхивая железом на мягкой дороге, ехали одно за другим два орудия, обращенные жерлами назад. Шестёрки лошадей на длинных постромках, однообразно напрягаясь, с выступившими на боках рёбрами, с трудом вытягивали орудия на каждой неровности. Пехота, расстраивая ряды и обходя глубокие колеи, двигалась бесконечной колонной.

Лица солдат, как бы отражая на себе перемену погоды, были однообразно мрачны и угрюмы. Они то смотрели по сторонам дороги, то на пятки впереди идущих, и только изредка среди шороха движения большой массы людей раздавался отдельный негромкий возглас.

— Что ты, чёрт, путаешься под ногами! — говорил какой-нибудь солдат на переднего, который, споткнувшись в глубокой колее, терял шаг.

— Чего путаешься… а дорога-то какая? Чертям тесто месить, а не солдатам по ней ходить.

Сзади произошла какая-то задержка.

— Чего стали! Ай к трактиру подъехали?

Передние соскочили с лошадей и, не отвечая, стали возиться на маленьком деревянном мостике около полевого орудия.

Чёрный приземистый солдат в длинной, не по его росту шинели, заглянув под колёса, сказал:

— Два бревна провалились. Подкладать надо.

— Чего там — подкладать! Стегай лошадей, вывезут. Ребята, подмогни.

И все, как бы обрадовавшись развлечению среди однообразной дороги, обступили орудие.

— Вывози, антилерия! — крикнул курносый солдат из задних рядов пехоты, обходившей стороной по песку остановившихся.

— Проходи, проходи, знай, — ответил ему, не оглядываясь, высокий рыжий солдат, глядя на провалившееся колесо и свёртывая мокрыми от дождя пальцами папироску из газетной бумаги.

— Ну, подходи, берись, чего стали, как бараны перед новыми воротами! — крикнул подошедший фельдфебель.

Солдаты, тесно окружив орудие, навалились плечами.

— Вали ещё раз!.. Но, но! — кричали ездовые на лошадей, от спин которых валил пар и тёмными струйками скатывались по бокам капли дождя.

Орудие выехало и, мягко утонув в песке дороги, медленно тронулось дальше.

Движение возобновилось.

— Идём не жрамши, а куда — неизвестно, — говорил недовольно солдат, устало шагавший в тяжёлых от сырого песку сапогах.

— Немцы укажут, куда, — ответил другой. — Или вон у начальства пойди спроси.

— Немцев-то этих чтой-то и не видать совсем. Границу давно перешли, а ни одного ещё в глаза не видели.

— А нешто перешли границу-то? — спросил кто-то сзади. — Что же её не видно-то было?

— А тебе что ж, сохой, что ли, проводить её…

— Ну и земля, чтоб её черти взяли. Один песок. Стоило из-за такой руки марать.

А сзади, остановившись, кричали и стегали лошадей, опять застрявших на мостике. Тяжело двигавшиеся обозные фуры сворачивали и объезжали мостик.

— Нет, по мосту видно, что границу как будто ещё не переходили, — сказал сидевший ногами к самому хвосту лошади, правивший фурой солдат в обвислой, отяжелевшей от дождя шинели и в картузе, на козырьке которого набирались светлые капли.

Лошади, с нерасходящимся паром от разогревшихся мокрых боков, напрягаясь вперёд и нажимая стёртыми плечами на хомуты, одна за другой сворачивали в болотистую низину в обход мостика.

Ночевали в чистеньком немецком городке с красными черепичными крышами, опустевшем, как вымерший улей.

— Завоевали… — говорили солдаты, утирая носы и оглядываясь.

— Куда ж народ-то подевался?

— Вильгельму пошли жаловаться.

Наутро Первая бригада Четвёртой дивизии выступила из города. Мелкий дождь с туманом так же моросил, серой пеленой покрывая дальние леса и деревни с двухэтажными домами.

Сзади показался скакавший на лошади офицер, обгонявший ряды шедшей колонны.

— Куда же вы пошли! — кричал он, ещё не доехав до колонны, устало шагавшей по овсяному жнивью. — Вам от деревни направо надо было свернуть.

Солдаты, как разошедшаяся на ходу машина, не могущая сразу остановиться, продолжали идти.

А кто-то из средины рядов негромко сказал:

— Хватились, когда уж полдороги прошли.

— Чёрт знает что! — проговорил офицер, оглядывая ряды в крайнем раздражении и в то же время в нерешительности, как бы не зная, остановить движение колонны или нет.

Потом повернул поджарую, со смокшейся гривой лошадь и галопом поскакал обратно вдоль линии шедших ему навстречу войск.

— Они сами не знают, кто где у них идёт, — сказал насмешливый голос из рядов.

— Вот так-то зазеваются, — глядь, прямо в Берлин и придём.

— А им что — они верхами едут.

— Господа, им и почёт другой…

Солдаты покосились на офицера, ехавшего в стороне по кромке дороги.

Послышалась команда: «Стой!» Солдаты остановились.

— Чего стали?

— Командир приказал.