Когда они вошли в комнату, Шнейдер оглянулся на дверь и сказал:

— Прячь всё дальше… или сожги. Макс арестован… Ты Машу давно видел?

— А что? — спросил Алексей Степанович, почему-то побледнев. — Разве она?…

— Нет пока… Но ты поезжай сейчас же к ней, предупреди. Я им дал печатать листовку, это надо отложить. А где у тебя литература?

Алексей Степанович подошёл к окну и, положив руку на подоконник, сказал:

— Здесь.

Шнейдер не понял.

— Где — здесь?

Алексей Степанович взялся обеими руками за доску подоконника и отодвинул её. Под ней между обшивкой и стеной показалось углубление.

— Это хорошо. Поезжай скорее.

Алексей Степанович торопливо надел свою тёплую куртку на вате с хлястиком назади, и они вышли вместе со Шнейдером.

Шнейдер пошёл к институту, а Алексей Степанович по тропинке к остановке трамвая. Он нарочно пропустил ближнюю остановку и пошёл на следующую.

У него была одна мысль — не опоздать, успеть предупредить Машу. У него волосы шевелились на голове при мысли, что она, может быть, уже арестована.

Он нервно ходил около остановки трамвая и ждал вагона, который, как нарочно, где-то застрял.

Когда вагон подошёл, он прыгнул в него. За ним вошёл какой-то человек с усиками в осеннем пальто с поднятым воротником. Алексей Степанович прошёл в вагон, а человек в пальто остался на площадке, вынул из кармана газету и стал внимательно читать её.

Алексею Степановичу показалось что-то неладно в этом чтении газеты на морозе. Он со своего места несколько раз поглядывал на читающего и один раз увидел через стекло двери, что глаза читающего пристально взглянули на него поверх газеты и сейчас же спрятались.

Алексей Степанович продолжал спокойно ехать. Но когда вагон подошёл к остановке и через минуту тронулся, он вскочил, как будто по рассеянности пропустил нужную ему остановку, и уже на ходу выпрыгнул из вагона.

Он видел, как человек с газетой, не ожидавший этого манёвра, бросился тоже из вагона, но Алексей Степанович вскочил в проходивший мимо обратный трамвай. Сквозь замёрзшее стекло он успел рассмотреть, как тот с недоумением оглядывался во все стороны на остановке, не понимая, куда мог деться человек, которого он только что видел.

Алексей Степанович понял, что он открыт. Вопрос был только в том: знают ли, где он живёт, или только приметили его лицо?

Он опять пересел в нужном ему направлении и, не входя в вагон, оставался всё время на площадке.

Потом ещё раз пересел, поехал в сторону от квартиры Маши, потом сошёл и обошёл кругом квартал, всё время незаметно оглядываясь. Ничего подозрительного не было. Улица была почти пуста. Ветер нёс позёмку посредине мостовой, и качающиеся от ветра фонари горели тускло.

Он пошёл в сторону квартиры Маши и, постояв несколько минут у дверей, позвонил.

Через минуту дверь открыла старуха нянька, жившая у хозяйки квартиры. Лицо её было спокойно. Алексей Степанович понял, что всё благополучно.

— Вы к барышням? Проходите, проходите.

В дальних комнатах послышались звуки рояля.

Алексей Степанович пошёл по узкому коридору в комнаты Маши, которые были в самом конце коридора, около кухни и ванной комнаты.

Когда он вошёл, Маша с Сарой сидели за пианино и, как старательные ученицы, разучивали пьесу в четыре руки.

— Ах, это вы! — сказала Сара, вскочив. — А мы тут самым наглым образом занимались хорошими делами. Давайте кончать.

Она подошла к кушетке и подняла крышку. Там виднелась доска гектографа с заложенным листом.

Алексей Степанович смотрел на Машу, как будто все ещё не верил своим глазам.

— Что вы так странно смотрите? — спросила наконец Маша, оправляя на плече бретельку.

— Я боялся, что… Макс арестован… Надо всё это ликвидировать. — Он указал в сторону кушетки.

— Как? Когда? — спросили в один голос Маша и Сара.

— Ничего ещё не знаю, мне сказал сейчас Шнейдер.

Несколько времени все молчали. Потом Сара, встряхнувшись, сказала:

— Ну что же, не привыкать. А мы ещё успеем отпечатать листовку.

— Зачем рисковать?

— Никакого риска. Прежде всего у дворника будут спрашивать. А мы нарочно его часто зовём к себе — то пианино переставить, то шкаф, и он всегда видит, что тут живут самые благонамеренные барышни, — сказала весело Сара.

— Да и сейчас ещё рано для таких визитов, — сказала Маша, — нет ещё и девяти часов.

Они вынули гектограф, подбавили свежей краски и начали катать. Сара ловко выхватывала листы и вставляла новые.

Вдруг все замерли. Послышался звонок. Потом тишина. Возможно, что нянька заснула и не слышала его.

У Алексея Степановича мелькнула прежде всего мысль, что он, сам не заметив, привёл за собой шпиков.

Нужно было спрятать гектограф и успеть оправиться, чтобы не было заметно испуга и растерянности на лицах.

Звонок повторился ещё раз. Звук этого колокольчика производил какое-то страшное впечатление. Тишина в квартире ещё более усиливала это впечатление. Хозяйки, очевидно, не было дома.

— Я пойду открою, не имеет смысла задерживать, — сказала Сара, когда гектограф был убран в кушетку и сверху набросали подушек, нот. — Задержка вызовет только подозрение.

Через минуту она вернулась с выражением полного недоумения.

— Тебя спрашивает какой-то прапорщик, — сказала она Маше.

Маша пошла в переднюю. Все смотрели на раскрытую дверь и ждали.

Через минуту Маша вернулась с письмом в руках. За ней в шинели, с башлыком на плечах шёл молоденький офицерик с девически розовыми щеками и с неловкими манерами.

— Это друг моего мужа… Савушка, — сказала Маша, улыбаясь тому, что ей приходится так называть незнакомого взрослого человека. — Почему вы не разденетесь?

— Нет, нет, я должен уходить, — сказал Савушка, покраснев, потому что Сара смотрела на него смеющимися глазами.

— Тогда присядьте и разрешите мне прочесть письмо, может быть, что-нибудь будет нужно… — сказала Маша с тем оживлением, с каким говорят люди, получая с оказией письмо от близкого человека.

Савушка при её словах «может быть, что-нибудь будет нужно», видимо, заволновался, хотел что-то сказать и не решился.

Маша стала читать.

Алексей Степанович, сидя в куртке и сапогах за столом, опустил глаза, смотрел себе под ноги и нервно кусал губы, изредка бросая взгляд на пальцы Маши, державшие листок.

Вдруг лицо Маши стало совершенно белым. Пальцы, державшие письмо, тоже странно побелели. Она зажала рот платком и неожиданно выбежала в кухню. Все тревожно посмотрели ей вслед.

— Что такое? — испуганно спросила Сара, обращаясь к Савушке, который, видимо, страдал от того, что ему пришлось передать это письмо.

— Её муж убит… — тихо сказал Савушка.

Лицо Алексея Степановича побледнело. У него пересохло во рту.

Митенька Воейков случайно узнал об аресте Макса и мысленно поблагодарил судьбу за то, что не остался в кружке. Если бы он попал в кружок, то после ареста Макса и думать было бы нечего уйти оттуда: могли заподозрить его в трусости, а позорнее этого быть ничего не могло.

Но Митенька был недоволен своей жизнью. К службе он относился с презрением и ненавистью. А тут ещё в газетах стали появляться уничтожающие статьи: говорилось, что «эта организация больше занимается устроением на службу всяких полицейских приставов, чем заботой о судьбе тех, кому она призвана служить».

Поэтому при встрече со знакомыми, настроенными оппозиционно по отношению к правительству, приходилось несколько нечленораздельно говорить о месте своей службы.

И вот в одну из особенно тяжёлых минут Митенька, проходя по коридору учреждения, неожиданно наткнулся на Лазарева, которого совсем потерял из вида.

— А вот вас-то мне и нужно! — воскликнул Лазарев. У него, как всегда, была какая-то вдохновенная порывистость в движениях и размашистость жестов, как будто в нём неустанно кипела энергия и постоянно работала мысль. — Прежде всего: хорошо ли вы устроились?