Некоторые лица улыбнулись.

Возчик, думая воспользоваться этой разрядкой настроения, хотел было тронуть лошадь.

— Ну, накричались? — сказал он.

— Накричались… чтоб вас, окаянных!

— Ну и пусти, дай проехать.

— Нет, брат, стой! — крикнул какой-то здоровенный детина в картузе, проломившийся сквозь толпу. Он схватил лошадь под уздцы и повёл её вдоль улицы. — Мы сейчас правду узнаем!

Вся толпа, возбуждённая новым поворотом дела и своей численностью, гудя громким говором, тронулась вслед за обозом, окружив его плотным кольцом.

— Это ещё, может, спекулянт сгноил, да на армию валит.

— Очень просто.

Никто не знал, куда ведёт неизвестный человек переднюю лошадь, но все с верой смотрели на него и шли за ним.

Когда проходили мимо ресторана, вдруг послышался звон стёкол. Кто-то бросил камнем в большое зеркальное окно, и видно было, как сидевшие там господа с испугом вскочили от своих столов с засунутыми за борта пиджаков салфетками.

Тревожно заверещал свисток городового. И, как бы в ответ на это, полетели камни в окна ресторана.

Некоторые из толпы, услышав свистки городовых, бросились бежать от греха. И когда их с тревогой спрашивали встречные, в чём дело, они, беспокойно оглядываясь назад, отвечали:

— Бунт! Громят всё! Ужас, что делается!

На перекрёстке стал накапливаться народ.

Толпа двигалась плотной стеной. Слышались крики и непрекращающийся звон стёкол.

Через минуту в том направлении поскакали конные городовые, послышались ещё свистки и опять крики и звон стёкол.

Раздалось несколько выстрелов. Потом видно было, как толпа врассыпную бежала оттуда, прижимаясь к стенам домов и забегая в ворота.

Мещанка, кричавшая на возчика, бежала поперек улицы с корзинкой на руке и пронзительно кричала:

— Убили, человека убили!

Но вдруг сама ткнулась лицом в снег и осталась лежать неподвижной, с задравшейся юбкой на толстых шерстяных чулках.

— Готова! — сказал кто-то.

Вся эта картина была видна из окон особняка Родиона Игнатьевича Стожарова.

У него в это время собралось несколько человек, чтобы обсудить тревожное положение в столице. Был нарочно приглашён член Думы, кадет, так как хотели узнать о настроении Думы и согласовать с ней свои действия.

Беседа ещё не начиналась, когда на улице послышались крики и выстрелы.

Все бросились к окнам, потом спрятались в простенки и выглядывали из-за штор.

— Вот вам! Уже начинается, — сказал, побледнев, Стожаров и бросился на половину жены, чтобы предупредить её об опасности.

К ужасу его, Марианна стояла прямо у окна и смотрела на улицу. Родиона Игнатьевича поразило её лицо: в нём было каменное спокойствие и холодное, злое презрение.

Увидев жену у окна, Родион Игнатьевич кинулся к ней и стал убеждать её отойти, чтобы не попасть под шальную пулю.

Марианна ещё несколько времени стояла в прежней позе, потом скорбно, презрительно усмехнулась и ушла в другие комнаты.

Родион Игнатьевич вернулся в кабинет. Там было ещё тревожное настроение.

— Господа, — сказал он, — положение становится более чем серьёзно. Вы сами видели сейчас. Из провинции получаются сведения о массовых забастовках. Рабочие вследствие укрупнения предприятий представляют собой опасную силу. Если мы её не. — он задумался, подбирая слово, — если мы её не скрутим, мы погибли.

Он подошёл к столу и, не садясь, точно он стоял перед многочисленной аудиторией, продолжал, опираясь суставом указательного пальца на стол:

— Мы должны решительно сплотиться и согласовать свои действия. Для этого мы и побеспокоили Ивана Павловича. — И он слегка поклонился в сторону члена Думы.

Член Думы в сером пиджаке, в золотом пенсне со шнурком, похожий на врача, опустил глаза и сказал:

— Ведь прогрессивный блок уже совещается и вырабатывает программу.

— Да, но он почему-то держит в секрете свои решения.

— Нам нечего надеяться на верхушку и пассивно ждать её решений…

— Конечно, мы сами должны. — раздались голоса.

— Мы должны не разговаривать, а быстро прийти к какому-нибудь определённому заключению и действовать.

Сказав это, Родион Игнатьевич взволнованно прошёлся по комнате.

— Какую программу вырабатывает блок? — спросил он, остановившись перед членом Думы.

— Он вырабатывает программу действия для масс, — сказал кротко член Думы.

— Как — действия?! Выступления?…

— Не выступления. Он ищет пути, чтобы парализовать действия масс, направленные против законной власти.

— Значит, программу бездействия, — сказал кто-то.

Родион Игнатьевич рассеянно оглянулся в сторону сказавшего.

— А если эта законная власть разгонит Думу?

— Тогда мы не будем расходиться.

— Значит, вы против законной власти?

— Да… когда она нарушает закон. Но мы против неё не насильственными мерами и без участия улицы, — так же кротко сказал член Думы.

— Тогда в чём же ваше п р о т и в заключается?

— В протесте и моральном воздействии. Мы не хотим демагогии, как в а ш Гвоздев. Он, говорят, призывает рабочих к выступлению?…

— Да, призывает…

— Но ведь это революция?

— Нет, предупреждение революции, потому что он будет действовать в единении с Государственной думой.

— Да ведь Дума не хочет выступления! — в отчаянии сказал долго молчавший старый банкир и обеими руками указал Стожарову на члена Думы.

Стожаров растерялся.

— Уф! — отозвался кто-то.

Стожаров спохватился:

— Нужно переменить позиции. Если мы не соединимся с рабочей группой Гвоздева и не пойдём на выступление, мы потеряем всякий кредит у масс.

— Значит, вы подражаете большевикам? — грустно сказал член Думы, кротко посмотрев на своего оппонента.

— Вовсе не подражаем, мы привлекаем рабочих не для того, чтобы подобно большевикам разводить демагогию, а для того, чтобы при их помощи заставить правительство передать власть (без революции) наиболее культурному и благоразумному ядру общественности с Львовым во главе.

— Значит, вы по отношению к рабочим неискренни?

Теперь Стожаров в отчаянии заломил над головой свои короткие руки.

— Боже мой, они тут с какой-то искренностью! При чём тут искренность? Это политика!

В эту минуту в кабинет взволнованно вошёл новый гость и, по дороге сбрасывая кашне, сказал задыхающимся голосом:

— Господа! Рабочая группа при военно-промышленном комитете… арестована!

Все, ошеломлённые этим сообщением, молчали. Стожаров, бегая по кабинету, говорил:

— Всё испортили! Напугали правительство своей демагогией, вот оно и бросается на тех, кто ему же желает добра… насколько это возможно.

— Но вы пришли тут к какому-нибудь заключению? — спросил вновь прибывший.

— Пришли…

— К какому?

— К такому, — отвечал уже с нескрываемым раздражением Стожаров, — что с этими людьми ни к какому заключению прийти невозможно. — И он глазами указал на члена Думы.