— Слушаю-с, ваше благородие!

Зарудный, о котором беспокоился полковник, пришёл прямо из окопов, но уже успел побриться и нафабрить усы. У него был робкий и стесняющийся вид, какой бывает у безнадёжных алкоголиков, глаза были напухшие и руки заметно дрожали.

Все стали рассаживаться.

Руки мужчин сразу потянулись к бутылкам.

Зарудный вынул из кармана фляжку и, взяв со стола стакан, налил в него под столом спирту.

— Вот не предусмотрел! — сказал его сосед по столу, полный капитан с заросшими, давно не стриженными волосами, и с досадой крякнул. Потом подозвал Владимира Мозжухина. — Нельзя ли, братец, того… усилить батарею… тяжёлыми снарядами!

— Сию минуту! — сказал Владимир и исчез.

— Господа офицеры, помните условие! — сказал полковник.

Первые полчаса стоял равномерный гул голосов по всем столам, потом он начал разбиваться, и нет-нет да где-нибудь уже слышался повышенный голос, чего-то требующий, что-то пьяно-раздражённо доказывающий, и вокруг него на некоторое расстояние все смолкали.

Аркадий Ливенцов, встав из-за стола с бокалом в руке, хотел подойти к концу стола, но неожиданно столкнулся с Кэт.

— Зачем ты пришла сюда? — сказал он грубо. — Ты знаешь, что тебе пить нельзя.

Кэт бледно, жалко улыбнулась.

Он махнул с отвращением рукой и повернулся от неё, но в это время на него наскочил какой-то денщик. Бокал с вином вылетел у него из рук. Аркадий с брезгливой злобой незаметно тычком ударил денщика кулаком и с отвращением вытирал руку ослепительно чистым носовым платком. Испуганный насмерть денщик, у которого текла на гимнастёрку и на пол кровь, стоял перед ним навытяжку. Аркадий смотрел на него, как бы раздумывая: ударить его ещё или нет. Но в это время между ним и денщиком прошёл Черняк, зацепив Аркадия локтем, и негромко сказал денщику:

— Пошёл отсюда…

Аркадий побледнел, его рука сделала быстрое движение к заднему карману под тужуркой. Но в упор встретился глазами с Черняком, и рука Аркадия сама собой опустилась.

Почти никто не заметил этого инцидента. Стол начал разбиваться на отдельные группы; кое-кто уже громко спорил, кого-то в чём-то уговаривали.

Аркадий отошёл от Черняка, но бешенство клокотало в нём.

— Чего эти рожи прилипли к окну, точно на деревенской свадьбе! — крикнул он вдруг и, схватив со стола бутылку, пустил ею в окно.

Окно разбилось вдребезги, и солдатские лица исчезли.

— Вы изуродовали человека! — сказал кто-то.

— А вы, может быть, хотите защитить его? — спросил Аркадий с изысканной вежливостью.

— Не защитить, а глупо.

На некоторое время веселье нарушилось. Павел Фёдорович, прибежавший на шум, бросился закладывать солдатским одеялом разбитое окно.

И через минуту все забыли об этом происшествии.

Веселье разгоралось. Уже виднелись первые павшие, которые, обессилев, сваливались головой на стол или сползали под стол.

Львов, свидетель гибели Валентина, тоже присутствовавший здесь, был в каком-то вдохновении. Глядя на стол с пьяными мужчинами и женщинами, которых обнимали, он, расплёскивая вино в стакане и высоко держа его в руке, кричал:

— Приветствую тебя, настоящая свобода! Один мой друг, замечательный человек, говорил, что свобода — тяжёлое бремя, которое не по силам человеку. Одному — да, но когда нас много, тогда нет ничего более захватывающего, чем она. Хочу упиться своеволием!

К нему подошла блондинка с ярко накрашенными губами на бледном лице. У корсажа у неё была роза. Она хотела отвести его, но он, отстранив её рукой и обращаясь к не слушавшим его мужчинам и женщинам, продолжал:

— В жажде самоуничтожения есть великий восторг!

Волосы его были спутаны, тужурка распахнута, а глаза горели каким-то исступленным огнём.

Черняк с Савушкой и ещё человек пять офицеров ушли.

Уже никто не смотрел друг за другом и не обращал внимания на то, смотрят на него или нет.

Кэт, совсем пьяная, стояла у печки и, закрыв глаза, целовалась с молоденьким, безусым прапорщиком, потом оба исчезли в тёмной гостиной.

Полковник, всеми покинутый, ходил по зале, пошатываясь, как от ветра, с подгибающимися коленами, и, поднимая вверх руку с указательным пальцем, говорил:

— Надо отобрать самых достойных… самых достойных! Господа офицеры, помните, вы дали слово — погибнем или спасём Россию.

— Ура, все погибнем! — с готовностью кричали те, к кому он обращался.

— Ну, вот и прекрасно, — говорил вяло и путаясь полковник, — иного я и не… не ожидал.

Аркадий Ливенцов, ухаживавший в начале вечера за какой-то пышной брюнеткой, поссорился с ней из-за молоденького прапорщика.

Закусив губы, он быстрыми шагами пошёл в переднюю, накинул свою бекешу на лёгкой белой овчинке и, не оглядываясь, вышел из собрания.

Брюнетка посмотрела ему вслед и заговорщицки подмигнула молоденькому прапорщику, показывая этим, что теперь они совсем свободны.

Где-то зазвенела посуда. Зарудного подхватили под плечи денщики и тащили из зала. А полковник смотрел им вслед и бормотал:

— Я говорил, что он напьётся…

Несколько человек уговаривали полковника пойти спать, на что он только отмахивался рукой и говорил:

— Только самых достойных!.. И мы спасем её…

Вдруг в передней произошло замешательство и тревога. Забйгали официанты. В раскрывшиеся двери со двора внесли кого-то на руках, с лепёшкой розового льда на волосах.

Офицеры бросились туда. Женщины, протрезвев, в ужасе отшатывались и закрывали руками глаза. Прислуга расступилась. И все увидели лежавшего на полу Аркадия Ливенцова, по-видимому, убитого страшным ударом железного лома или приклада по голове.

19 февраля вечером Лазарев позвонил Митеньке, прося его немедленно прийти в отдел.

Митенька сейчас же пошёл.

Проходя по Невскому, он вдруг увидел Машу Черняк в её серой шубке и белой шапочке. Она шла с какой-то девушкой в косынке сестры. Его бросило в жар при мысли, что неловко будет встретиться с Машей, так как он сбежал из кружка. Подумают, что он испугался… Но сейчас же его из жара бросило в холод, когда он рассмотрел спутницу Маши. Его ноги, так же как и тогда на фронте, сами мгновенно свернули в ближний переулок.

Он узнал Ирину…

Когда он, едва оправившись от этой встречи, пришёл в отдел, Лазарев, шагая крупными шагами по кабинету, сказал:

— Вы видите, что делается? Каждый день могут разразиться такие события, каких мы себе не представляем. Н а в с я к и й с л у ч а й нам не мешает поехать на фронт. У Жоржа, моего брата, там есть хорошие знакомства. Кстати, возьмём генерала с собой. А кроме того, там не мешает запастись продовольствием, а то есть стало совсем нечего.

Ещё месяц тому назад в отдел пришёл полный, очень небольшого роста пожилой господин в сюртуке, с лысой головой, на которой остатки волос тщательно были приглажены фиксатуаром и разделены на прямой пробор. Плечи у него были откинуты назад, держался он прямо, и вид у него был недовольный и пренебрежительный, он бросил в шляпу перчатки и сказал доложить о себе начальнику отдела.

Городовой Онуфриев всунулся в кабинет, где был один Митенька, и сказал:

— Там генерал этот пришли, что наниматься ходят. Я докладывал им, что господина начальника нет, а они требуют.

— Проси его, я поговорю с ним, — сказал Митенька.

Генерал с недовольным, каким-то обиженным видом, который при его малом росте производил несколько комическое впечатление, вошёл в отдел.

— Что же это значит? — сказал он с паучьей насупленностыо и обиженностью. — Сколько начальник отдела ни назначал мне прийти, всё я не могу застать его. Я наконец не… не понимаю такого отношения.

Он вздёрнул своими и без того приподнятыми плечами, сделав руками неопределённый жест, и опять опустил плечи.

— Его срочно вызвали по очень важному делу, — сказал Митенька. — А вам что было бы угодно узнать от него?