Стулья тотчас раздвинулись перед ним, и он, не замечая прижавшихся животами к столам и дающих ему дорогу людей, остановился посредине прохода.

— Очень хорошо, — сказал он, неизвестно к чему относя своё замечание.

Он видел, что в дверях уже давно стоит уполномоченный, очевидно, пришедший сказать, что машина подана, но Митенька из какого-то безотчетного чувства, нарочно не оглядываясь в его сторону, продолжал осматривать, хотя осматривать в сущности было нечего. Но благодаря этому получалось так, что уполномоченный с полковничьими погонами, как простой швейцар, ждёт его у двери.

В этой комнате было несколько женщин, которые тоже считали и писали что-то. Но Митенька не остановился взглядом ни на одной из них, как будто занимаемое им положение не допускало, чтобы он обращал внимание на различие полов сидевших здесь ч и н о в н и к о в.

— Ну вот, теперь мы вам покажем более интересные вещи, — сказал, подходя, усатый военный, — и к тому же прокатим на хорошей машине.

Он держался более свободно, чем уполномоченный, и своим несколько фамильярно-дружеским тоном позволял себе прерывать осмотр, тогда как уполномоченный, очевидно, неловкий и необщительный мужчина, только покорно дожидался у двери.

Они вышли на подъезд. Митенька со стороны видел себя человеком равнодушным и спокойным, привыкшим и к машине, и к такому почёту, и ко всему на свете.

Он не торопился сам открыть дверцу, так как видел, что уполномоченный, более поспешным шагом обогнав его, подошёл с этой целью к машине. И когда он почтительно открыл Митеньке дверцу, тот лёгким кивком головы поблагодарил его и первым вошёл в большую спокойную машину с покатым назад сиденьем, обитым рубчатым плюшем.

— Генерал сегодня ради вас свою машину дал, — сказал усатый военный, глубоко сев в машину, отчего на спине встопорщилась и горбом поднялась разошедшаяся в складке шинель.

Митенька оставил эту фразу без ответа, так как это было бы похоже на разговор слуг, обрадовавшихся, что они едут в господской машине.

От того, что ехали на дорогой машине, и от того, что спутники Митеньки, не переставая, занимали его разговорами, сидя вполуоборот к нему, он ещё раз почувствовал приятное ощущение от сознания, что у него есть власть благодаря Лазареву. У него самого не хватило бы ни инициативы, ни желания бороться за эту власть и самому её добывать, но раз она уже была доставлена ему другим человеком, он с удовольствием пользовался ею.

Его привезли на край города, где стояли какие-то сараи, похожие на кузницы, с закопчёнными дверями и земляным полом. Митенька увидел прежде всего, как из окошечка деревянного домика, похожего на контору, выглянула чья-то голова и сейчас же испуганно спряталась. Торопливо забегали какие-то люди.

— Заведующего обозом! — крикнул усатый военный тем молодецки-начальническим басом, каким бригадный генерал, готовящийся к высочайшему смотру, выкликает командира полка.

Из деревянного домика выбежал, на ходу надевая шинель, человек с двумя звёздочками на погонах. Не добежав несколько шагов, вытянулся, приложив руку к козырьку.

— Покажите нам в с ё, — сказал усатый военный.

Заведующий щелкнул шпорами, молодецки оторвав руку от козырька, повернулся направо кругом и крикнул, в свою очередь, таким же, как и усатый, басом, но более торопливым, почти испуганным:

— Заведующего мастерской!..

И когда прибежали все требуемые лица, Митенька с усатым военным тронулись осматривать. Митенька не смотрел на лица этих испуганных, вытягивавшихся перед начальством людей, а водил глазами по постройкам и даже скучливо поглядывая на небо, как человек, привыкший ко всяким смотрам.

Теперь он уже не стеснялся своей одной звёздочки, когда усатый военный перед лицом всех этих людей поспешно, чуть изгибаясь спиной вперёд, отвечал на каждый вопрос Митеньки. Наоборот — с этой одной звёздочкой он чувствовал себя, как высокопоставленное лицо, идущее в простой одежде среди блеска мундиров окружающей свиты.

Осматривать, в сущности, и тут было нечего. Перед мастерскими стояли два-три чинившихся и снятых с колёс полка, тех, на которых ездят ломовые извозчики. Полки, очевидно, готовились к весне. И неизвестно было, какая тут шла работа. Может быть, над этими полками сидели целую зиму.

Митенька мельком посмотрел на них и сейчас же отошёл, чтобы показать, что он не дурачок, которому можно втереть очки подобными вещами.

— А вот склад будьте добры показать…

Усатый военный заторопился, бросил недокуренную папиросу и таким же, как прежде, голосом крикнул:

— Заведующего складом!

Митенька подумал, что будет, если взять да потребовать к н и г и для просмотра, как говорил ему Лазарев. Но, во-первых, он ничего не понимал в них, а потом всё-таки было как-то неловко обидеть подозрительностью усатого военного, который был теперь так мил с ним.

Поэтому Митенька ограничился только внешним осмотром склада и со сдержанным удовлетворением говорил:

— Очень хорошо. Порядок, чистота. У меня определённое чувство удовлетворения.

Усатый военный, ходя следом с заложенными назад руками и выгнутой спиной, всеми силами сдерживал довольную, сияющую улыбку, пряча её под своими большими усами, к которым он изредка подносил руку в белой перчатке, как бы поглаживая их.

— Так что вы остались довольны нашей работой?

— Вполне, — сказал Митенька, сидя уже в машине.

— Может быть, вы пожелаете теперь отдохнуть, а завтра, повидавшись с генералом, проедете по нашим полномочиям, расположенным ближе к фронту?

— Очень хорошо, — сказал Митенька, — я сойду здесь, прогуляюсь.

— Слушаю-с! — сказал усатый военный и, выйдя из машины, выпустил Митеньку, держа открытую дверцу, пока тот выходил.

Митенька, не чуя над собой беды, пошёл пешком по улице губернского города, где кишел военный народ и кафе были полны офицеров и каких-то девиц.

Он наслаждался ощущением полной свободы и собственной значительности. Он — человек и з ц е н т р а, облечённый, по-видимому, нешуточными полномочиями, насколько можно было заключить из обращения с ним генерала и в особенности его подчинённых.

Поэтому у него было снисходительно-ироническое отношение столичного человека к провинциальным постройкам в стиле убогого модерна, к местным франтам. Ему странно было, что все эти провинциалы не замечают собственной дешёвки и, по-видимому, очень довольны собой.

Он только с удовольствием остановил взгляд на шедшем ему навстречу полковнике в хорошо сшитой шинели, с короткими, чуть приподнятыми усами и чуть седеющими на висках волосами. Видно было, что этот человек весел, приятен в хорошей компании и умеет хорошо и со вкусом жить.

Гораздо было бы приятнее ездить с таким человеком, чем с тем усатым.

Полковник неожиданно остановился перед Митенькой. Тот с радушной улыбкой приложил руку к козырьку. У него мелькнула мысль, что, может быть, это один из служащих организации, что он хочет поближе познакомиться с ним и расспросить, какое волшебство в нём, в Митеньке, и что его встречали и возили с таким почётом, хотя на погонах у него всего одна звёздочка. Но военный, хотя и в самом деле спросил о погонах, но совсем не в том смысле, в каком предполагал Митенька.

— Это что у вас за погоны?

Митенька невольно с некоторым испугом посмотрел сначала на одно своё плечо, потом на другое.

Погоны были, как погоны, — золотой рогожки, с красными каймами по краям и красной полоской в середине.

— Вы где служите?

У Митеньки мелькнула мысль, что не будет ли стыдно сказать ему, что он служит в п р а в и т е л ь с т в е н н о й организации. Но решил, что раз перед ним офицер, то есть человек, наверное, консервативно настроенный, то не стыдно, и назвал своё учреждение.

— Какой же у вас ч и н?

— У меня, собственно, чина ещё нет, — сказал Митенька, чувствуя, как он становится меньше ростом, а голос совершенно меняет своей тембр.

Полковник некоторое время смотрел на него своими пронзительными чёрными глазами, как смотрят на человека, у которого обнаружен фальшивый паспорт.