Пристав высматривал в толпе кричавших.

— …А заработки наши всё те же, какие были.

— Так что у вас только экономические требования? — спросил член Думы в золотых очках.

— А как же, мы другого не касаемся, — отозвался один голос.

— А как же насчёт восьмичасового и всеобщего?…

Но сейчас же его перебили сконфуженные голоса стоявших ближе к членам Думы:

— Будет нахальничать-то! Люди об деле приехали говорить, нечего зря глотку драть.

— Ему одно дают, а он уже за другое хватается.

И все взглядывали на членов Думы, как бы извиняясь за людей, не понимающих хорошего обращения.

Пристав при первых же раздавшихся голосах торопливо вынул записную книжку. Но член Думы в золотых очках, повернувшись к нему и поморщившись, сказал:

— Не можете ли вы оставить нас? Члены Думы достаточно авторитетные лица, чтобы говорить с рабочими без надзирателей.

По рядам рабочих пробежали улыбки. Глаза всех устремились на пристава.

— Здорово отбрил. — послышался негромкий голос.

Пристав возмущённо отошёл в сторону и боком, недоброжелательно поглядывал на членов Думы.

— Товарищи! — продолжал член Думы в золотых очках. — Ваши экономические требования справедливы. Что же касается политических, о которых заявляли лишь отдельные голоса, то они для вас сейчас… непрактичны. Нажать на правительство и заставить его удовлетворить ваши экономические требования мы можем и добьёмся этого, а если начинать с политических, значит, идти на верный провал и экономических требований.

— Ладно, хоть бы что-нибудь-то…

— За большим погонишься, и малое потеряешь, — послышались дружные голоса.

— А как же с резолюцией?… На похлёбку вас поймали?… — крикнул голос сзади.

— Да ну, резолюция… куда высовываешься…

— У него жены, детей нету, отчего ему и за резолюцию глотки не драть. А вот как дома пять ртов сидят, не захочешь и резолюции, — заговорили несколько голосов.

— Чего там! Не сули журавля в небе, а дай синицу в руке.

Член Думы взмахнул шляпой, как бы прося внимания, и сказал:

— Но напрасно вы, товарищи, думаете, что мы откажемся от наших политических требований. Мы только сейчас, в трудный для власти и родины момент, не хотим поднимать смуты, чтобы не дать врагу козыря в руки, но чем дольше мы терпим сейчас, тем категоричнее мы поступим и посчитаемся с властью, когда кончится война и мы разобьём врага.

Гостей провожали всей толпой до машины и вслед долго махали шапками.

И действительно, на следующий день была получена прибавка. Только Терехов и ещё человек пять, высовывавшихся наперёд, оказались арестованы и куда-то увезены.

— Это вот чёрт-то с ясными пуговицами стоял тут, — говорили, — это его рук дело…

— Терехова жалко, а этих так и надо, задаются уж очень, — говорили некоторые рабочие.

Наступил решительный день 27 сентября, день выборов в военно-промышленный комитет.

Меньшевики заметили, что на собрание прошёл один из членов Петербургского комитета большевиков, но решили пропустить его.

Когда же стали голосовать, то большевистская резолюция (за отказ от участия в комитете) получила большинство голосов.

Но Гвоздев выступил с разоблачением, в котором заявил, что выборы эти нельзя признать действительными, так как под видом рабочих в голосовании принимали участие лица, ничего общего с рабочими не имеющие и проникшие на завод нелегальным путём.

21 ноября было опубликовано извещение о вторичных выборах, назначаемых на 22 ноября. Это было сделано для того, чтобы большевики не успели сорганизоваться в один день. Кроме того, к этому времени из большевистских выборщиков было арестовано 5 человек.

Но 22-го выборы провести не удалось за недостатком свободных зал. Их назначили на 29 ноября.

Перед открытием на собрание приехал председатель военно-промышленного комитета Гучков. Его круглое лицо в очках и короткая квадратная борода были знакомы по портретам.

Гучков вышел на возвышение президиума, не спеша разделся и, как человек, привыкший вести собрания, спокойно стоял, разговаривая с подошедшим к нему человеком в пиджаке и косоворотке.

— Кто это? — спрашивали некоторые в рядах друг друга.

— Да Гвоздев же!

Гучков, переговорив с Гвоздевым, подошёл к столу и позвонил.

Собрание началось.

Но в это время на левой стороне рядов встали несколько человек и потребовали слова для внеочередного заявления.

Гучков, держа звонок в руке, смотрел сонно на них, ничего не отвечая.

— До тех пор, пока нам не дадут слова, мы открыть собрания не дадим! — крикнул один из них.

На левой стороне застучали ногами и стульями.

— Вот эта сторона, — сказал Гучков, указав на спокойно сидевшую правую сторону, — показывает, как надо вести себя на заседании.

Потом, сев, скучливым голосом предоставил требуемое слово.

Все, повернув головы, слушали, как представитель большевиков, перегнув бумажку на пальце, читал декларацию, в которой вторичное собрание выборщиков считалось фальсифицированием мнения петербургского пролетариата, заявлялось о резком осуждении мировой войны и о невозможности для пролетариата входить в те организации, которые ставят своей целью спасение страны на костях рабочих и крестьян.

Гучков всё с тем же скучливым видом, точно он уже наперёд знал всё, что эти люди имеют заявить, смотрел на читавшего, повёртывая рукой с обручальным кольцом крышечку от чернильницы, а иногда обращался к Гвоздеву.

— «С кучкой самозванцев, сторговавшихся с буржуазией, мы поведём упорную борьбу!» — выкрикнул читавший последнюю фразу, обращая свой голос к сидевшим за столом Гвоздеву и Гучкову, которые в это время о чём-то говорили.

Они подняли головы только тогда, когда почти половина собравшихся, двигая стульями, направлялась к выходу.

Гучков всё с тем же безразличным видом смотрел вслед уходившим. В зале стоял шум, пронзительно свистели, кричали.

Взявший слово Гвоздев сказал, что все силы сейчас должны быть направлены на борьбу с германцами и царизмом, но что социальная революция в настоящее время не на очереди. Пока что власть должна из рук правительства перейти в руки буржуазии…

Слева послышался иронический смех, другой голос так же иронически сказал:

— Браво!

— Мы накануне буржуазной революции, — продолжал Гвоздев, опираясь на стол ладонями вывернутых рук, — и должны отнестись к ней сознательно.

После нескольких речей, часто сопровождавшихся восклицаниями или смехом с мест, был поставлен вопрос: избирать или не избирать представителей в военно-промышленные комитеты.

Сидевшие в рядах подняли руки. Счётчики с двух сторон пошли считать. Потом подошли к столу президиума.

— За избрание девяносто пять человек при восьми воздержавшихся, — объявил Гвоздев, встав за столом.

Участие рабочих в военно-промышленных комитетах было решено.

Перед рождеством Алексей Степанович был выпущен. Его продержали главным образом за оскорбление лица, арестовавшего его, но политических улик против него не было никаких. Поэтому Маша, не боясь провала своего кружка, носила ему передачу и под конец ходила к нему в тюрьму на свидания.

И то обстоятельство, что ей приходилось заботиться об этом человеке, победило в ней необъяснимое отталкивание, какое у неё было вначале по отношению к Алексею Степановичу. Оно сменилось чувством дружеской и материнской заботы. Прежде она не могла сказать с ним ни одного слова, в котором выражалась бы какая-то интимность. Тут же она поневоле, чтобы не вызвать подозрений у администрации, говорила те слова, какие должна говорить любящая женщина.

— Я живу только ожиданием той минуты, когда я опять буду с тобой, — сказал ей один раз Алексей Степанович.

И Маша не знала, говорит ли он это для вида, или у него уже проявилась смелость говорить ей то, что он чувствует.

И вот, когда теперь Алексея Степановича выпустили, Маша вместе с радостью за него почувствовала испуг при мысли о том, как она встретится с ним наедине?