В нём Клюев писал о бесцельности своего движения на Грисслинген.

Поехавший с пакетом Джиджикия, сопровождаемый насмешливыми взглядами солдат, вернулся обратно, когда ещё военный совет не успел разойтись, и просил опять доложить о себе генералу Клюеву.

Он вошёл бледный, с дрожащими руками.

Члены совета повернули в его сторону головы и тревожно смотрели на него.

— Что же? — спросил в недоумении Клюев.

— Ваше превосходительство, я не мог проехать… от Пятнадцатого корпуса мы о тр е з а н ы…

В комнате воцарилось молчание.

В это время пришло сообщение, что Пятнадцатый корпус уходит и что днём видели столбы пыли к востоку от Грисслингена. Очевидно, там были уже германцы.

— Положение становится критическим, господа, — сказал генерал. — Очевидно, нам заходят в тыл… Что же делать? Оставаться на месте или отходить?

— Наш отход будет означать полное крушение всей кампании, — сказал кто-то.

— Как же, господа?

— Лучше остаться, — раздались голоса. — Может быть, есть надежда…

— Что ещё такое? — спросил, нахмурившись, генерал, когда поручик Никифоров, войдя в комнату, остановился у двери.

— От командующего армией генерала Самсонова.

Он подошёл к генералу и передал ему пакет. Все молча смотрели на руки генерала, разрывавшие пакет.

Он бегло прочёл, потом, молча сложив пакет, сказал:

— Командующий армией приказывает о т х о д и т ь через Хохенштейн на Куркен…

Все молчали, видимо, поняв страшный смысл этого приказа.

После полудня 15 августа приказ германского командования по войскам говорил о полном отступлении Второй армии.

В полдень 15 августа Самсонов находился в Надрау, отдавая последний приказ об общем отступлении армии. Штаб армии расположился рядом со штабом Пятнадцатого корпуса.

Напротив штаба горел дом.

Вдруг раздался оглушающий взрыв, затем другой, третий. Люди, бывшие на дворе, бросились во все стороны.

На пороге штаба показался испуганный, бледный командующий армией.

— Что такое? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

Оказалось, что Пятнадцатая мортирная дивизия выпустила несколько снарядов по собственному штабу.

— Это уже конец… — сказал Самсонов в каком-то раздумье.

Возложив общее руководство отходящими корпусами на генерала Клюева, Самсонов выехал с лицами своего штаба и с сотней казаков на Янов, чтобы затем снова взять руководство армией в свои руки.

Шинель коробилась на спине командующего, фуражка приподнялась сзади. Лицо посерело, щёки обвисли и дрожали. Вперёд шли галдящей толпой солдаты, тянулись обозы, отряды конных, запрудивших дорогу.

Солдат, вёзший в длинной парной фуре мешки с мукой, обернувшись, озверело хлестал по глазам наехавших на него лошадей другой фуры.

Обозные, въезжавшие в лес, сваливали с повозок мешки, патронные ящики и гнали во весь мах.

— Остановите этих мерзавцев, заставьте… взять всё это! — вдруг крикнул командующий, остановив лошадь и показав дрожащей от гнева рукой на мешки, разбросанные в грязи дороги.

Но сзади уже надвинулась новая лавина повозок, зарядных ящиков, которые вскачь неслись по шоссе. Солдат в лохматой шапке с разорванной вдоль всего бока шинели, стоя на пустом зарядном ящике, с бранью нёсся вскачь, обгоняя стороной дороги повозки и цепляя осями за деревья, от чего его двуколка раскатывалась то вправо, то влево.

— Лучше покончить с собой, чем видеть эту орду, — сказал Самсонов, тяжело дыша и дрожащей рукой натягивая перчатку на руке, державшей поводья.

— Ваше превосходительство!.. — сказал с упрёком услышавший эту фразу ехавший рядом с ним Постовский.

Вдруг катившаяся впереди лавина повозок остановилась; потом видно было, как передние, испуганно хлеща лошадей, свернули и понеслись вскачь.

— Неприятельская артиллерия впереди! — крикнул кто-то.

— Продали сволочи… — крикнул другой, — теперь всему конец!

Самсонов, отделившись от общего потока, свернул прямо в лес и в сопровождении своего штаба и казаков поехал к просвечивавшей опушке, за которой виднелась какая-то сожжённая деревня. Около неё суетились люди в не нашей форме.

Самсонов, сидя в седле, оглянулся на своих спутников.

— Ну, что же, окружены… выхода нет, — сказал он глухо. — Скажите им, — прибавил он, указав на отряд казаков, — чтобы они пробирались отдельно… и лошадей пусть возьмут.

Он перегнулся на седле и, спрыгнув с лошади на мягкую мшистую траву опушки, повернулся лицом в сторону заката. Там горели расходящиеся лучи из-за золотых краёв облака, растянувшегося на западе. Самсонов долго смотрел на эти лучи, потом почему-то взглянул на небо над головой.

В воздухе стоял тот особенный предосенний запах леса, какой бывает перед вечером, когда солнце уходит из лощин, освещая только верхушки, и в чаще уже пахнет сыростью, вянущим листом, а деревья стоят тихо, неподвижно.

Постовский подозрительно и тревожно следил за командующим. Самсонов встретился с ним взглядом и отвёл глаза.

Через час, когда совсем стемнело, тронулись лесом, растянувшись гуськом.

Несколько раз останавливались и сверяли направление по светящемуся компасу, причём Постовский всякий раз спрашивал:

— Ваше превосходительство, вы здесь?

— Здесь, — с какой-то досадой отвечал Самсонов.

Потом шли дальше, выставив вперёд руки и натыкаясь ими на ветки и кусты.

Вдруг Постовский остановился и тревожно крикнул:

— Ваше превосходительство!..

Ответа не было. Все остановились и тревожно прислушивались к тишине леса. Где-то сзади и в стороне послышался глухой револьверный выстрел. Все, сразу поняв значение выстрела, бросились на этот звук…

К вечеру 15 августа армия Самсонова была охвачена в тиски. Остался только узкий проход на юго-востоке, где немецкие армии ещё не успели сомкнуться, к чему всеми силами стремился генерал Франсуа.

Корпуса, находившиеся в районе Хохенштейна и Надрау, откуда в полдень выехал Самсонов, уже были в глубоком окружении. Из этого окружения удалось ускользнуть только остаткам Первого корпуса, разбитого при Сольдау.

Центр армии начал отступление под прикрытием Второй пехотной дивизии, которая находилась у Франкенау и служила, так сказать, боковым авангардом.

Но скоро порядок отступления был нарушен.

Тёмной августовской ночью остатки русских корпусов численностью около ста тысяч человек рассыпались по бесконечным пространствам, пересечённым лесами, болотами и озёрами.

Люди метались, потеряв всякое представление о месте, в котором они находились. Обозы, артиллерия, пехота — всё перемешалось на узких лесных дорогах и перекрёстках. Своих принимали за врага и поднимали стрельбу или разбегались в одиночку по лесу.

Охваченные страхом, люди бросались в озёра, в болота, сотнями тонули, а наутро в упор расстреливались немцами, хотя немцы, окружившие на громадном пространстве эти остатки армии, могли выставить заграждение только в виде очень тонкой цепочки, которую было бы легко прорвать.

Но паника и сознание неизбежного конца отняли все силы у истощённых и обескровленных частей русской армии.

Только некоторые отряды, разбросанные по лесным пространствам между Нейденбургом и Вилленбергом, пытались ещё пробиваться с боем на юго-восток, где генерал Франсуа всё больше и больше смыкал кольцо окружения.

Рассвет 17 августа застал смешавшиеся и перепутавшиеся части Тринадцатого и Пятнадцатого корпусов в Грюнфлисском лесу.

С мужеством последнего отчаяния эти остатки русской армии пробивались к границе.

Накануне части Тридцать шестой дивизии даже опрокинули немецкие заставы. Но это было последней вспышкой энергии, которая затем совсем исчезла в этих перепутавшихся, измученных толпах, пугливо жавшихся друг к другу без всякой способности к самозащите.

На рассвете голова тринадцатитысячного отряда генерала Клюева вышла на опушку. Над ручьём, над болотистой низиной стоял густой туман, который седым валом тянулся вдоль опушки. На траве и кустах блестела обильная роса.