— Ведите ее наверх, человек! — вскричал я, полный восторга и вожделения.

— Но, но… — начал он, и ему никогда не узнать, как близко он был к тому, чтобы получить пинка под свой жирный зад и полететь кубарем с собственной лестницы.

Но теперь мне нужно было его жилье, и притом срочно, и я не хотел, чтобы он вернулся с констеблем и помешал мне.

— Боже милостивый, мистер Пул, — сказал я, — какая в этом может быть непристойность? Неужели вы принимаете меня за одного из тех, кто совращает бедных негритянок? Сэр, вы не спрашивали о цели моего визита в Бостон, но теперь я вам скажу. Я представляю интересы пресвитерианской конгрегации Великобритании, которая посвятила себя евангелизации чернокожих на плантациях. Бедное дитя, что ждет внизу, — одна из наших новообращенных, она передала мне знак красной ленты, символизирующий кровь Христову. Она здесь по делам нашей церкви.

(Видите? Я ведь не просто здоровяк с тяжелыми кулаками, а? Бросаю вызов любому, кто с ходу сочинит бред сивой кобылы похлеще этого).

Он, черт побери, почти поверил мне. Я видел, как его маленькие поросячьи глазки моргали и бегали, пока я вещал. И в конце концов, я полагаю, он решил, что для приличия его достаточно убедили и что не стоит слишком допытываться у постояльца, который так охотно платит вперед и не возражает против завышенных счетов.

И вот он спустился по лестнице, а наверх поднялось высокое, прекрасное создание с кожей черного дерева, которое я с таким восторгом вспоминал с прошлого года.

— Люсинда! — сказал я, осторожно закрывая и запирая за ней дверь.

— Джейкоб! — ответила она и бросилась ко мне с сияющими глазами, заключая в объятия.

Ей-богу, это был чудесный миг. Она была такой мягкой и великолепной, такой прямой и высокой, с такими белыми зубами и длинными, стройными конечностями. Большинство мужчин она бы оглядывала с высоты своего шестифутового роста, но не меня.

И я, черт побери, был рад снова ее видеть. Одна из радостей жизни — это встреча с другом, и Люсинда была для меня другом и даже больше. У меня было много женщин, и некоторые из них (вроде тех потаскушек Пейшенс Джордан и Элис Поуис) были не более чем мимолетными увлечениями, причем некоторые — чертовски мимолетными. В тех случаях они получали то, что хотели, а я — то, что хотел, и на том все и кончалось. Но я помню тех, для кого это не было привычкой. Тех, для кого я был особенным, потому что я им нравился, даже которые любили меня; и кто был особенным для меня, потому что они мне тоже нравились, и я их тоже любил. Ибо я чертовски люблю женщин, и мне трудно в них не влюбляться. Полагаю, это оттого, что я моряк.

Так что я подхватил Люсинду, закружил ее по комнате, мы снова и снова повторяли имена друг друга, я целовал ее шею сверху донизу, а она вцепилась зубами мне в ухо и провела языком по всей щеке. Это было бурное занятие, заставившее меня содрогнуться от восторга, и поскольку я держал ее на весу, и мы оба держались на ногах только благодаря мне, мы попятились и с глухим стуком врезались в стену, сползая по ней, пока не забились в угол; она же просунула руку мне под рубашку и провела ногтями по спине.

Она отпустила мое ухо и впилась в мои губы, мягкие, влажные и скользкие. Я одной рукой подхватил ее под зад, а другую засунул ей под юбку и вздернул ткань, словно свернутый парус. Она ахнула и зацепила свои длинные, нагие ноги за мои колени, и, исторической правды ради, панталон в те дни не носили.

— Сейчас! — сказала она, откинув голову и крепко зажмурив глаза. — Сейчас! Сейчас! Сейчас!

Я изо всех сил старался расстегнуться одной рукой, поддерживая Люсинду за мягкий, круглый зад, но это было нелегко. Попробуйте-ка выкатить орудия, когда от возбуждения одно касание ствола может поджечь заряд. В итоге я промахнулся с первого раза, дал осечку и впустую потратил половину заряда, отпрянул, попробовал снова и попал в цель.

— Да! Да! — вскричала Люсинда, и мы прижались друг к другу, тяжело дыша, смеясь и целуясь, пока я не подхватил ее на руки и не скинул штаны, чтобы как следует уложить ее в постель. С этим я тоже не справился, и брюки волочились за мной по полу, зацепившись за лодыжку. Но так или иначе, мы оказались в моей постели, наша одежда была разбросана по спальне, и она свернулась в моих объятиях, а я гладил ее гладкую спину и говорил, как сильно по ней скучал.

Позже я занялся с ней любовью как следует, не торопясь и делая все как надо. Бешеный галоп — это, конечно, хорошо, когда вы только что встретились, но леди заслуживает настоящего удовольствия, когда у джентльмена есть на это время, и, по-моему, чем дольше это длится, тем лучше для всех.

А потом мы разговорились, и все изменилось. Радость и удовольствие улетучились, и на меня навалилась тяжелая неуверенность. Не то чтобы в этом была вина Люсинды, и уж точно не ее намерение. Беда была в том, что в нашу прошлую встречу она считала меня лейтенантом британского флота, шпионящим за американцами. Это примерно так и было, и ее это устраивало. Но когда мы рассказали друг другу, чем занимались последний год, меня ждал сюрприз. Люсинда была замужем.

— Да, замужем, — сказала она. — За Питером, который был дворецким у капитана Купера. Мы скопили немного денег, купили дом и участок земли. Он хороший человек.

— Ох, — сказал я.

— Да, — ответила она.

— Он хороший, надежный человек, — продолжала она. — Не пьет, за юбками не бегает и руки на меня не поднимает.

— Ох, — повторил я.

— И все деньги свои сберег. Так что мы смогли купить свое жилье и не зависеть от этих прекрасных Куперов с их замашками и любезностями. Вот почему мы с Питером там больше не работаем… — Тут она рассмеялась, ибо видела, что меня гложет ревность. — Ах ты, глупый! — сказала она. — Ты что, собирался вернуться и жениться на бедной черной девушке?

Мне нечего было на это ответить, так что я сменил тему. Это была умная женщина, и я знал, что лгать ей не смогу. Видели бы вы, как она гоняла торговцев, когда была экономкой у Купера, а те пытались ее обвесить.

— Так зачем же вы здесь, мадам? — спросил я.

— Ради тебя, глупый, — сказала она. — Потому что я люблю тебя. — И она самым соблазнительным образом придвинулась поближе, улыбнулась мне своими огромными прекрасными глазами и положила голову мне на грудь. Ей-богу, это было уютно, скажу я вам.

— И еще я должна тебе кое-что рассказать, — сказала она. — Здесь, в Бостоне, есть человек, по имени Томас Рэтклифф. — Она сделала паузу и посмотрела на меня, ожидая какой-то реакции, но не получила ее. — Не знаешь его, а?

— Нет, — сказал я. — А должен?

Она моргнула, занервничала и крепко обняла меня. И прошептала совсем тихо:

— Потому что этот мистер Рэтклифф знает, что ты — британский лейтенант, и знает, зачем ты был здесь в прошлом году.

— Неужели? — спросил я, еще не понимая, что это значит. А затем до меня дошло, к чему она клонит. Она говорила мне, что этот мистер Рэтклифф теперь считает меня шпионом на британской службе. Сперва я горестно вздохнул, гадая, как это отразится на чудесном соглашении, которого я достиг с Езекией. А потом сел в постели как вкопанный, когда до меня дошел весь жуткий смысл происходящего. О Господи! Янки шпионов расстреливают или вешают? По законам войны они имели полное право и на то, и на другое.

— Кто ему это сказал? — в страхе спросил я.

— Я, — ответила Люсинда едва слышно.

— Что? — переспросил я. — Зачем ты это сделала?

— Потому что он спрашивал, — сказала она.

— Что? — воскликнул я, схватил ее за плечи и встряхнул.

— Не надо! — сказала она. — Он приходил, задавал вопросы.

— Куда приходил? — спросил я.

— В дом Куперов.

— Задавал вопросы?

— Да.

— Какие вопросы?

— Флотские вопросы. О тебе.

— Обо мне?

— О тебе.

— И ты ему рассказала? То, что он хотел знать?

— Да.

— Почему?

— Потому что он мне заплатил и обещал, что тебе ничего не будет.

— Вот как, клянусь Юпитером! — сказал я. — И кто он? Что он такое?