Внезапно в дверь резко постучали — весьма необычно для такого времени дня, когда здравомыслящие люди прячутся от жары. Она прислушалась сквозь тонкую деревянную стену и закрытую дверь, как служанка медленно пошла встречать гостя, и напрягла слух, чтобы определить посетителя по голосу. Кто бы это мог быть?

К ее изумлению, донеслись отчетливые звуки потасовки, резкий шлепок, взвизг ее горничной и топот быстрых, легких шагов, исчезающих вверх по лестнице в сторону ее собственной лучшей спальни. В тот же миг в ее дверь постучали, и она распахнулась, явив ее горничную, Джемайму, со слезами на глазах и распухшей щекой, горевшей от только что полученного удара.

— Мэм, — сказала девушка, ошеломленная случившимся, — леди Сара…

— Да? — отозвалась миссис Тарп.

— Она только что вошла, мэм!

— О? Хочешь сказать, она выходила в такую жару, не сказав мне?

— Да, мэм.

Миссис Тарп обдумала это поразительное нарушение этикета. Может быть, так ведут себя знатные особы? Миссис Тарп озадаченно нахмурилась. Ей так не хотелось показаться… ну… жалкой жительницей колонии в глазах гостьи.

— И она ударила меня, мэм.

— Что? — переспросила миссис Тарп, не желая этого слышать.

— Вот сюда, мэм! — сказала девушка, указывая на свою опухшую щеку.

— Глупости! — твердо сказала миссис Тарп. — Занимайтесь своими обязанностями, и чтобы я больше об этом не слышала!

Служанка ушла, а миссис Тарп осталась, наполовину озадаченная, наполовину заинтригованная, и размышляла, что же она расскажет подругам.

Наверху, в лучшей спальне миссис Тарп, леди Сара Койнвуд сорвала с себя тонкий плащ, в который была закутана, и бросилась ничком на кровать. На ней была мужская одежда: узкие панталоны и рубашка, а волосы были туго стянуты платком. На рубашке виднелись пятна крови.

Она засунула сжатый кулак в рот, чтобы не издать ни звука. Она знала, что один писк, один стон, один крошечный взвизг — и она спустит с цепи адских псов и будет кричать, кричать, кричать и кричать. Вместо этого она зажмурилась, забрыкалась, скрежеща зубами, и скрутила в руках простыни в узлы. Она металась из стороны в сторону и билась головой о подушки. Одним словом, из самых глубин своего существа она исполняла все злобные ритуалы дурного ребенка, охваченного чудовищной истерикой.

Через несколько минут она затихла и перестала двигаться. Но ей не стало лучше, и она не разразилась слезами, которыми ребенок утешил бы свою жалость к себе, ибо Сара Койнвуд не была ребенком. Сара Койнвуд была женщиной выдающегося ума, глубокого коварства и огромного опыта. Следовательно, ни один человек во всем мире не знал в тот момент лучше нее, насколько непростительно глупо она поступила, напав на Джейкоба Флетчера.

Она знала, что действительно сорвалась в пропасть. Она была безумна, невменяема, она рехнулась, она сошла с ума. Она поклялась, что никогда, никогда, никогда больше не предпримет столь грубой, глупой и безнадежной затеи, как прямое физическое нападение на этого выродка собственной рукой. Она содрогнулась при воспоминании об этой схватке в душной, черной комнате и впилась зубами в лоскутное покрывало миссис Тарп, словно моряк, кусающий кожу, чтобы вытерпеть порку. Она знала, что могла бы с легкостью перерезать ему горло, и знала, что именно так и следовало поступить. Но удовольствие от того, чтобы как следует с ним рассчитаться, было так велико, а боль от того, что ее остановили, едва она начала, — так невыносима.

А затем был жуткий страх перед той поистине геркулесовой силой, что вырвалась из связанного и плененного тела. Она не знала ни одного мужчины с такой силой, и уж точно не его отца! Тот не смог бы порвать веревки и перебросить через себя миссис Коллинз, словно ягненка. Но хуже всего было то, что Сара Койнвуд терзалась осознанием: пройдя такой путь и добившись столь многого, она не придумала ничего лучше, как оглушить Джейкоба Флетчера и искромсать его собственными руками. Все, чего она добилась, — это предупредила его об опасности и погубила свою служанку. По крайней мере, она полагала, что Коллинз мертва, ибо в последний раз видела ее с массивными руками Флетчера, сомкнутыми на ее горле.

Леди Сара корчилась от презрения к себе. Она знала, что была глупа, неумела и всецело заслуживала провала. Такова была глубина отчаяния, в которое она погрузилась в тот день.

Но уродливая смесь недостатков и талантов, из которых состояла ее личность, включала в себя безграничную способность сосредотачиваться на достижении своего, и когда ее алчность пробуждалась, она подавляла в ней все прочие чувства. Результатом было безжалостное сокрушение любой слабости или любого противоречивого порыва, который мог бы помешать исполнению желания. Это была не самодисциплина (на которую она была неспособна), а скорее абсолютный триумф ее «я».

В данном случае это «я» требовало, чтобы леди Сара любой ценой сохранила себя невредимой для нового, более удачного хода против своего врага. Существовала, например, отдаленная возможность обвинения в покушении на убийство против нее самой. Маловероятно, учитывая положение Флетчера как беглеца, но не невозможно. Не в том случае, если он был в такой же ярости, как и она. И вот, наконец, она успокоилась и заставила свой ум как следует работать. В течение часа она уже была облачена в свои лучшие наряды, улыбалась, как ангел, и спускалась по лестнице, чтобы ошеломить миссис Тарп и послать за ее мужем.

Мистер и миссис Тарп были должным образом собраны вместе и сражены наповал. Они слушали (раскрыв рты) историю, которую им скормили: что Сара Койнвуд (продолжая на Ямайке те благотворительные дела, которым она так преданно посвящала свою частную жизнь в Англии) незаметно вышла со своей служанкой, чтобы раздать небольшие пожертвования нуждающимся. Что, более того, войдя в дом цветной женщины по имени Годфри (которой она дала определенную сумму, чтобы та на время покинула дом со своими детьми и позволила использовать его в благотворительных целях), леди Сара и ее служанка подверглись нападению беглого дезертира, скрывающегося под именем Босуэлл, который был известным врагом, прибывшим из Англии с целью покушения на ее жизнь. Благородная служанка, к несчастью, купила побег своей госпожи ценой собственной жизни… и что упомянутый Босуэлл должен ответить за это убийство и другие преступления, слишком многочисленные, чтобы их перечислять.

Ввергнув кустоса Тарпа в полное смятение, леди Сара настояла на немедленной отправке констеблей, чтобы забрать несчастное тело ее убитой служанки, и на немедленном представлении ее самой его светлости губернатору, дабы заручиться высочайшей властью на острове для поимки злодея Босуэлла.

Мистер Тарп поднял на ноги рабов, слуг и подчиненных, чтобы все это устроить. Ужасное убийство в доме за Роуп-Уок-стрит было должным образом подтверждено, и новость разнеслась по Монтего-Бей так быстро, как только могли работать языки. Раздавленное горло, сдавленное рукой гиганта, казалось, уничтожило любые сомнения в абсолютной правдивости рассказа леди Сары, и Тарп добился встречи с лордом Балкарресом в тот же день.

Когда мистера Тарпа и леди Сару проводили в собственный зал суда мистера Тарпа, теперь находившийся в стенах нового форта и служивший штабом военного совета лорда Балкарреса, они обнаружили, что стулья и скамьи суда сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для столов и конторок, бумаг и чернил, карт и планов и дюжины офицеров в красных мундирах, занятых последними приготовлениями к походу на Трелони-Таун, который должен был состояться на следующий день. Его светлость поднялся, когда леди Сара приблизилась, и с тревогой поприветствовал ее. У него было много дел, и меньше всего на свете ему хотелось встречаться с этой пугающе опасной женщиной.

— Миледи, — сказал он, кланяясь.

— Милорд, — ответила она, мило улыбаясь и демонстрируя самые изысканные манеры.

Каждый мужчина в комнате завороженно смотрел, упиваясь взором прелестного лица, округлых рук и сладострастной фигуры Прекрасной Койнвуд. Но каждый мужчина был в равной степени заворожен и борьбой за власть над делами острова, которая, по слухам, разворачивалась между лордом Балкарресом и леди Сарой.