— Ты так думаешь? — спросил он.

— О да, несомненно, — ответила она.

— Правда?

— Да.

— Правда? Матушка… я правда умный?

— Мой дорогой, ты всегда отличался особой хитростью. Разве ты не помнишь? Все остальные были просто тупыми скотами — прошептала она ему на ухо, как могла бы шептать любовница. — Лишь у тебя была та особая хитрость, на которую я привыкла полагаться.

— И ты… ты… любишь меня?

Он задыхался, произнося эти слова, вырвавшиеся наружу лишь потому, что надежда победила горький опыт.

— Ну конечно, дорогой, всегда и навеки, — сказала она и безупречно перечислила былые события, которые (в должной редакции) доказывали ее любовь к нему.

Так Сара Койнвуд шла босиком по битому стеклу. Она делала это с исключительным мастерством, играя на своем знании извращенного ума Виктора, и, пока она говорила, тот начал расслабляться. Она почесала его грязную голову и поцеловала в щеку. Она заставила себя не замечать тошнотворного смрада и нечисти, что копошилась в его волосах.

— И я вернусь домой, матушка? Снова буду жить с тобой?

— Конечно, любовь моя.

— И я снова стану здоров?

— Конечно.

Все шло хорошо. Уверенность возвращалась к ней, и ее быстрый ум уже прикидывал, что делать с Виктором потом. Из-за этого ее сосредоточенность ослабла, и она пропустила несколько следующих его слов. Он встряхнул ее. Она моргнула.

— Матушка! — резко говорил он. — Скажи, это так? Ты должна мне сказать!

— Что «так»? — спросила она.

— Я сумасшедший? — сказал он. — Я должен знать, сумасшедший ли я.

Услышанный от чудовища с дикими глазами, приставившего нож к ее горлу, этот вопрос исторг из нее истерический вздох, нечто среднее между потрясением и смехом, и результат был катастрофическим.

— Проклятая стерва! — взвизгнул он, залопотал, забормотал, выплевывая перечень увечий, которые он собирался нанести ее телу, — гнусные плоды мечтаний, коим он предавался в пустые дни у доктора Крика. Он выпрямился, уселся прямо на нее и, порывшись в своих лохмотьях, извлек ножницы, щипцы, пузырек из зеленого стекла с притертой пробкой, медную воронку и шило с уже продетой в ушко и закрепленной узлом катушкой вощеной нити.

Сара Койнвуд боролась с отчаянной, нечеловеческой силой, чтобы вырваться, царапала его лицо и руки острыми ногтями, но тщетно. Он удерживал ее и схватил четырехдюймовую иглу с тянувшейся за ней нитью.

— А теперь, матушка, — сказал он и ухватил ее за верхнюю губу…

Тук-тук-тук! Виктор резко обернулся, глядя на дверь.

Тук-тук-тук! Дверь распахнула горничная, которая тут же исчезла, уступая дорогу крупной женщине, одетой как прислуга. В руках она несла поднос с серебряным чайным сервизом, лучшим домашним фарфором и блюдом миндального печенья. Женщина спокойно вошла в комнату, словно на нагом теле миледи не сидел безумец, готовясь зашить ей рот.

— Чаю, мадам, — произнесла миссис Коллинз на чистейшем простонародном наречии. — Как сами приказывали-с. Вашей милости угодно будет, чтоб я сгрузила?

— М-м-м! — промычала леди Сара. Это было лучшее, на что она была способна. Даже у нее были свои пределы.

— Вон! — крикнул Виктор, бросив иглу и схватив нож. — Вон, или я вырежу ей треклятые глаза!

— Непременно, мистер Виктор, сэр, — ничуть не смутившись, ответила крупная женщина. — А вы, значит, с их милостью чайку изволите? У меня тут лимончик свежий, как вы любите.

Двигаясь медленно, словно от старческой неуклюжести, она нашла столик, поставила на него поднос и почтительно улыбнулась Виктору. Она тщательно выверила расстояние между ними.

— Вон! — повторил Виктор, но уже с меньшим гневом. Он и вправду хотел пить. Он не ел и не пил весь день. И он всегда предпочитал чай с лимоном (о чем миссис Коллинз знала, ибо навела справки).

— Так вот, значит, мистер Виктор, сэр, — сказала миссис Коллинз, наливая чай. Она добавила ломтик лимона и медленно приблизилась к Виктору с изящной чашкой и блюдцем на серебряном подносе. Она была само смирение и почтение, икона престарелой служанки. Леди Сара затаила дыхание. Миссис Коллинз затаила дыхание. Слуги на лестничной площадке затаили дыхание.

— Стой! — приказал Виктор и указал ножом. — Поставь сюда! — рявкнул он, показывая на место в пределах досягаемости его руки, примерно в шаге от миссис Коллинз.

Миссис Коллинз сделала книксен и опустилась на колени так плавно, как только позволяла ее туша. Она поставила поднос и неуклюже поднялась на ноги. Виктор быстро схватил чашку, оставаясь вне ее досягаемости и держа мать под угрозой ножа в левой руке.

— Это все будет, сэр? — спросила она.

— Да! — ответил Виктор. — А теперь вон!

— Миндального печенья, мистер Виктор, сэр? — вновь предложила миссис Коллинз то, что, как ее заверили, было его любимым лакомством.

— Печенья? — переспросил он. — В шоколаде?

— Разумеется, мистер Виктор, сэр, — сказала она и поднесла поднос.

Она поставила его рядом с блюдцем, делая вид, что все ее внимание сосредоточено на горке печенья, но сама изучала Виктора Койнвуда, как ястреб — мышь. Она поймала взгляд миледи, сделала вид, что собирается вставать, когда Виктор наклонился вперед, разглядывая тарелку со своим любимым лакомством.

Стоило ему двинуться, как Сара Койнвуд внезапно подалась всем телом вверх, толкнув его еще дальше вперед, в пределы досягаемости миссис Коллинз, которая прыгнула тигрицей и всей своей тушей обрушилась на него. Через секунду нож был вырван из его руки, а ее мясистое предплечье оказалось у него под подбородком, сжимая шею в сгибе локтя.

Виктор яростно брыкался и извивался, но у миссис Коллинз была борцовская хватка и без малого девяносто килограммов веса. Глаза Виктора начали вылезать из орбит, лицо потемнело. Миссис Коллинз закрепила хватку, перекинув свое толстое бедро через ноги Виктора, и ее глаза-щелочки свирепо сверкали на большом красном лице, упиваясь предсмертной агонией Виктора.

— Нет! — крикнула леди Сара. — Коллинз! Нет! — она влепила крупной женщине пощечину, чтобы привлечь ее внимание.

Леди Сара посмотрела на слуг. Глаза, что видят, и языки, что мелют. Миссис Коллинз посмотрела и поняла. Она ослабила хватку, позволяя Виктору дышать. Но, с восхитительной предусмотрительностью, она зажала ему рот своей огромной ладонью, чтобы он не мог говорить.

Леди Сара кивнула, затем поднялась на ноги, нашла халат, чтобы накинуть на себя, и провела руками по длинным, растрепанным волосам, убирая их с лица. Она оглядела свою оскверненную спальню. Все придется выбросить. Она не вынесет ни одного напоминания об этом. Но сейчас…

— Закройте дверь! — крикнула она. — Кто-нибудь из вас! Закройте! Сейчас же!

Дверь закрылась, скрывая испуганные лица. Она тут же опустилась на колени рядом с миссис Коллинз и Виктором, все еще сцепленными у огромной кровати со сбитыми в кучу простынями. Два лица смотрели на нее.

— Ты, — сказала она миссис Коллинз, — будешь вознаграждена сверх всяких мечтаний. За то, что ты сделала… и за то, что должна сделать теперь.

При этих словах Виктор яростно задергался, но он был карликом в руках гиганта. Миссис Коллинз моргнула и кивнула.

— Коллинз, — сказала леди Сара, — я хочу, чтобы с ним покончили сегодня ночью, но тихо. Я хочу…

Но тут Виктор забился так неистово, что разговор пришлось отложить. Будучи женщиной находчивой, миссис Коллинз пришла подготовленной. Под юбками у нее был длинный моток веревки и кусок холста, сложенный и завязанный узлом, чтобы сделать кляп. Вдвоем они спеленали Виктора, словно гусеницу в коконе, и в таком состоянии его можно было оставить на полу, пока его мать вершила его судьбу.

— Действовать нужно поэтапно, — сказала леди Сара. — Я скоро созову прислугу в гостиную. Как только это будет сделано, ты возьмешь это, — она презрительно указала на сына, — ты отнесешь это в подвал и покончишь с ним любым способом, какой выберешь.

— М-м-м! М-м-м! М-м-м! — мычал Виктор, извиваясь на полу; белки его глаз закатились. Он слышал каждое слово, но был спелёнат так туго, что не мог издать ни звука, кроме этого жалкого мычания.