— Ну, хватит с тебя, красавец! А теперь, как говорится, и спать пора.

Я ещё несколько раз провела гребнем, а потом отложила его в сторону.

С трудом забравшись в постель, я почувствовала, как Герасим привычно устраивается рядом, по-хозяйски занимая половину подушки.

Гребень... Я повертела его в руках перед тем, как погасить свет. Он был удивительно лёгким, но в нём чувствовалась какая-то запечатлённая сила. Повинуясь внезапному порыву, я положила его под подушку — почему-то мне захотелось, чтобы он был рядом, поближе.

Кот мурлыкал рядом, согревая плечо своей пухлой тушкой. В комнате было тепло и тихо.

— Ну вот и всё, дружок, — тихо сказала я ему. — Мы с тобой своё уже отыграли, верно? И не страшно. Может, встретимся где-нибудь ещё, Герась? На других подмостках... Старичок ты мой хороший…

Он грустно замурчал, словно соглашаясь.

Его мурлыканье стало тише, нежнее, словно колыбельная.

— Господи, — прошептала я в темноту, последняя мысль растворялась в подступающем сне, — дай мне ещё один выход. Один маленький шанс... быть нужной...

Тишина окутала комнату.

Я вдруг почувствовала, что моё сердце будто замедляется. Мне стало так тепло, так спокойно.

Я закрыла глаза, и мир вокруг потемнел.

Но перед тем, как провалиться в темноту, я вдруг увидела яркий свет софитов, услышала шум полного зала, и мой голос, молодой и сильный, произносил первые слова новой роли...

Занавес медленно опустился над миром Тамары Васильевны.

***

Очередь

Но нет. Это была не точка — а многоточие…

Я очнулась от странного ощущения. Вокруг было шумно, но странно... тихо. Как будто все звуки приглушены, словно доносятся через подушку. Резкий свет бил в глаза, но не больничный — какой-то слишком белый, стерильный и... неестественный.

Где я?

Я повернула голову и вдруг поняла, что стою. Да, стою! Причём босиком. Ноги мерзли адски, и холод пробирался от пяток до самой макушки. А на мне… ночнушка. Господи, какой стыд! Моя любимая, старенькая, вся в розочках и сердечках. Та самая, в которой я легла спать. Мягкая, уютная, и, как мне казалось, совершенно неподходящая для... чего? Где я? И как я тут оказалась?

Я судорожно вдохнула. Впереди — очередь. Длинная, будто бесконечная.

Люди, самые разные: пожилые, молодые, мужчины, женщины. Некоторые стояли молча, опустив плечи, другие шептались друг с другом, украдкой оглядываясь, как будто боялись чего-то. Или кого-то?

Я выдохнула от облегчения, заметив, что была далеко не единственной в столь жалком и непотребном виде. Некоторые тоже стояли в ночнушках, одна женщина впереди была в длинной белой футболке с кривым принтом "Я люблю Париж". А дальше, о боже... кто-то стоял в труселях! Это был весьма пожилой мужчина с огромным солидным животом, красными щеками и удивлённо приподнятыми бровями, словно он сам только что понял, как нелепо выглядит.

Пузатый вдруг повернул голову в мою сторону, и наши глаза встретились.

Я резко обернулась, отводя взгляд. А сзади — ещё больше людей. Тьма тьмущая!

— Что за чёрт? — прошептала я, почувствовав, как холодок пробегает по спине.

Где-то рядом что-то заскреблось. Взгляд упал вниз.

— Герасим!

Кот жался к моим ногам, испуганно поджимая хвост. Глаза его были огромными, и в них читался тихий ужас. Я машинально наклонилась и взяла его на руки. Он мгновенно вцепился мне в ночнушку, словно боялся, что его заберут.

— Всё хорошо, Герась... Всё хорошо, — пробормотала я, хотя сама ничего не понимала. Где я? Почему на мне ночнушка? Почему я ничего не помню?

Внезапно вся очередь вздрогнула. Впереди послышался хриплый голос:

— Следующий!

И очередь двинулась, как один большой и слаженный механизм. Люди шагнули вперёд, словно их подгоняли невидимые силы.

Очередь, на удивление, двигалась очень-очень быстро. Везде бы так — только и успевала переставлять ноги! Но каждый раз, когда кто-то подходил к стойке в конце, происходило что-то странное. Я пыталась прислушаться, но из-за общего гула, хоть и тихого, ничего не удавалось разобрать.

— Это больница, точно больница, — уговаривала я себя, чувствуя, как кожа покрывается мурашками.

Герасим в моих руках лишь жалобно мяукнул. Я прижала его к себе покрепче.

Так, стоп! А что тут делает кот? Голова кругом…

— Тихо, тихо, мой хороший. Разберёмся, — прошептала я, чувствуя, как сердце начинает стучать быстрее.

— Следующий! — снова выкрикнул голос из-за стойки.

Очередь снова дёрнулась, и я шагнула вперёд. Теперь я могла различить стойку и фигуру за ней. На первый взгляд ничего необычного — там сидела женщина, как и из любой больничной регистратуры.

— Точно, больничка, — выдохнула я и улыбнулась.

Круглые очки на носу, красная помада, строгий взгляд, седая башенка волос. Даже халат у неё был почти белый, но…

Как только к ней подошёл следующий человек из очереди, всё изменилось. Её алые губы вдруг начали шевелиться с бешеной скоростью, так быстро, что я не могла разобрать ни единого слова. Пальцы замелькали над огромной книгой, словно у неё не две руки, а с десяток! Она писала, черкала, переворачивала страницы с такой скоростью, что казалось, будто кто-то включил ускоренную перемотку.

Мужчина в клетчатой пижаме, стоявший перед ней, двигался так же. Говорил что-то быстро-быстро, руками размахивал, будто пытался объяснить, а его ноги подрагивали, словно он танцевал под музыку, которую никто не слышал.

Его голова подрагивала, он говорил с ней так быстро, что его голос больше напоминал треск радиопомех. Она отвечала ему таким же стремительным бормотанием.

Через несколько секунд он молча получил свой заветный клочок бумаги, развернулся и, опустив голову, направился к боковой двери, которая будто сама растворилась перед ним.

Господи, только бы не сойти с ума...

Дышать становилось всё тяжелее.

Я застыла, ошеломлённая. Теперь было понятно, почему очередь двигалась так быстро!

— Точно, это сон, — убеждала я себя, пока в груди нарастало странное мутное беспокойство. — Или упала в обморок, и теперь мне мерещится чёрт-те что.

Очередь дёрнулась. Я попыталась успокоить себя. Это просто какой-то бред. Я просто сплю. Ничего страшного. Скоро проснусь!

Но внутри всё сжималось от страха. Очередь снова дёрнулась. Теперь я была всего в двух шагах от стойки. Люди передо мной продолжали двигаться, как заведённые, а позади кто-то нервно шептался.

— Следующий! — голос тётки пронзил воздух, хриплый, но громкий, как скрип старой открывшейся двери.

— Всего лишь сон, — пробормотала я себе под нос, хватая Герасима ещё крепче. Кот жалобно мяукнул и зарылся носом в мою руку.

Ёжки макарёжки… То ли это сон, то ли я таки… тапки откинула! Но ощущения слишком реальные. Холод босых ног, вес Герасима на руках, нервный холодок, ползущий по позвоночнику. А теперь вот это — стойка и сидящая за ней тётка.

Я подошла ближе, прижимая Герасима к себе, словно он был единственным, кто понимал, что тут происходит (что вряд ли). На удивление, ничего вокруг не ускорилось, как я предполагала. Время шло своим ходом. Ну, вроде бы.

Тётка за стойкой подняла голову, и её глаза за толстыми линзами очков блеснули.

— Имя? — спросила она, наклоняясь огромным бюстом над не менее над огромной книгой.

— Тамара… Тамара… Васильевна, — выдавила я, чувствуя, как голос предательски дрогнул.

Тётка смерила меня взглядом поверх очков, а потом медленно опустила голову к книге, перелистала пару десятков страниц и наконец прищурилась.

— Кхм… Ага… Вот… Тамара Васильевна Подушкина. Восемьдесят четыре года. Кхм… добровольное самопризвание. Что ж, меньше волокиты…

— Чего? — переспросила я, будто меня ударили тапком по голове. — Какое ещё призвание? Куда призвание? Это какая-то ошибка!

— Ошибка? — её голос взлетел на пару тонов выше, а в глазах заблестело что-то такое... — Тут всё чётко! Добровольное самопризвание. Полный комплект. Использование артефакта и самовызов. Никаких ошибок нет и быть не может!