Пока Курдак говорил, темная линия изменила форму и потекла вниз по склону, словно каша, кипящая в кастрюле. Внутри темной массы он увидел, как в солнечном свете мелькнули клинки. Затем край наступающей массы словно распался, и он смог различить отдельных людей. Они бежали – бежали к городу и к нему. Курдак схватил мать, чьи слабеющие глаза еще не видели опасности, и стал оттаскивать ее от дороги. И тут он увидел, что в поле тоже есть люди. Он посмотрел налево и направо. Смерть надвигалась со всех сторон.

Курдак потянул мать к воротам.

– Назад в город, ма!

– Решайся! Ты сказала, что это небезопасно.

– О Карм, храни нас! Мы ушли слишком поздно.

Женщина захихикала, все еще не понимая, что ей грозит.

– Карм? С каких это пор ты взываешь к богине?

– Они идут!

Курдак дернул мать за руку, слишком встревоженный, чтобы ответить. Но ужас в его голосе говорил за него, и старуха наконец поняла, что ей грозит. Пара отступила в Дуркин. Курдак бросил свой мешок и огляделся в поисках кого-нибудь, кто помог бы ему закрыть ворота, но все уже разбежались. Тогда он попытался закрыть их сам. Ржавые петли застонали, когда он толкнул массивные бревна, которые едва сдвинулись с места.

Курдак посмотрел на дорогу. Люди были все ближе. Приближающаяся орда почти не походила на солдат. Одни размахивали мечами, другие несли мотыги или косы. Они наступали с беспорядком толпы, но делали это молча, как люди, преследующие мрачную цель. За этим леденящим кровь зрелищем находилось нечто, привлекшее внимание Курдака. На гребне холма показалась фигура на огромном черном коне. Куда бы ни приближался всадник, люди реагировали на него, как муравьи, выпущенные из гнезда. Они впадали в ярость и спешили быстрее атаковать. Было во всаднике что-то такое, что внушало страх даже на расстоянии. Курдак почувствовал это и насторожился. Он бросил попытки закрыть ворота, схватил мать и потащил ее вглубь города.

Улицы больше не были тихими. Весть о готовящемся нападении распространялась, и вместе с ней приходил хаос. Город, процветавший за счет беззакония, похоже, намеревался исчезнуть таким же образом. Здесь не было организованной обороны. Каждый заботился только о себе. Люди высыпали на улицы, некоторые из них были обременены имуществом, а другие бегали почти голыми. Они толкали друг друга в спешке и смятении. Некоторые бросились к единственным городским воротам. Они быстро возвращались и присоединялись к другим, бегущим в противоположном направлении. В какую бы сторону ни бежали люди, выхода из города, обнесенного стеной, не было.

О приближении врага возвестили крики, за которыми последовал дым. Время шло, крики звучали все ближе, а дым становился все гуще. К тому времени Курдак оказался зажат в толпе, плотно заполнившей переулок, заканчивающийся у дальней стены города. Отступать дальше было некуда. Те, кто взобрался на стену, сообщили, что внизу ждут солдаты, готовые расправиться с каждым, кто спрыгнет. Некоторые мужчины, поняв, что их загнали в угол, как овец, набрались храбрости, достали оружие и пошли навстречу нападавшим.

К ним присоединился и Курдак. Оставив плачущую мать, он двинулся за группой крепких мужчин с мечами в руках. У Курдака был только нож, но он разбил вдребезги брошенный на улице стул и взял ножку в качестве дубинки. К тому времени большая часть города уже горела, и воздух наполнился густым, удушливым дымом. Курдак впервые увидел нападавших через этот туман. Они казались бледными, как фантики. Только когда они подошли ближе, то стали казаться четкими. Некоторые из них были солдатами, но большинство – оборванцами. Хотя многие из них были плохо вооружены, а некоторые тяжело ранены, все они двигались с твердой решимостью. На каждом лице было одинаковое выражение фанатичной ненависти.

Один из городских фехтовальщиков встретил самого главного нападавшего, вооруженного лишь дубиной, и ударил его ножом в брюхо. Раненый бросился к нападавшему, но клинок прошел сквозь его тело. Это позволило ему схватиться за перекрестье меча. Он крепко держал ее, пока его товарищи набрасывались на мечника, который, не имея возможности вытащить клинок, оказался беззащитным и быстро пал. Враги топтались по его телу, а также по телу убитого товарища, чтобы продолжить атаку. Остальные меченосцы пали, один был разрублен на куски мотыгой.

При виде этого Курдак сорвался с места и побежал, пока снова не слился с толпой. Задыхаясь от дыма, он озирался по сторонам, пытаясь найти мать. Он оставил всякую надежду спасти себя и ее. Единственным его желанием было, чтобы они были вместе, когда смерть найдет их.

***

Было уже за полдень, когда Йим и Хонус остановились у ручья. К тому времени голод и безлюдная дорога взяли свое, и даже Хонус устал. Неподалеку росли папоротники, и Йим собрал головки стеблей. Это была полуденная трапеза, которая приглушала урчание в желудке, но не насыщала его. Поев, они немного отдохнули. Йим остудила уставшие ноги в проточной воде. Хонус сидел на камне неподалеку и смотрел на нее так, что это пробудило в ней тревогу. Прошлой ночью он коснулся моей груди, подумала она, раскаиваясь в своей слабости. Прикоснется ли он ко мне сегодня снова? Чем больше Йим размышляла об этом, тем больше волновалась.

Хонус, казалось, заметил перемену ее настроения.

– Что тебя беспокоит?

– Ничего, Мастер.

– Говори, что думаешь. Я не позволю тебе хандрить.

Йим набралась храбрости.

– Я вспоминала прошлую ночь и... и то, как ты прикасался ко мне.

– Воспоминания тревожат вас?

– Ты воспользовался моей слабостью.

– Ты моя рабыня. Большинство мужчин сказали бы, что я не сделал ничего предосудительного.

– А Теодус?

Хонус не ответил. Вместо этого он отошел в тень, сел на землю, скрестив ноги, и закрыл глаза. По тому, как напряглось его тело и лицо, Йим догадалась, что он снова ищет на Темной тропе приятные воспоминания. Эта привычка показалась ей странной и жалкой, и она задалась вопросом, что может заставить человека искать радости мертвых. Пока прохладная вода журчала по ее ногам, Йим изучала лицо Хонуса в поисках признаков того, что он нашел.

Наконец Хонус закончил свой транс.

– Возьми поклажу, – сказал он. – Мы будем идти, пока зайцы не выйдут на кормежку. Тогда ты сможешь отдохнуть, пока я буду охотиться.

Когда ближе к закату они наткнулись на ферму, два зайца повисли в поклаже. Поле фермы заросло прошлогодними сорняками и мало чем отличалось от окружающей пустоши. Лишь свежая могила нарушала убранство. Хонус остановился перед ней. За полем, у самой кромки леса, стояло небольшое, грубое жилище из дерна. Из отверстия в его крыше поднимался дымок. Хонус сошел с дороги и подошел к лачуге.

Йим последовала за ним.

– У нас есть еда, Мастер. Зачем останавливаться в этом убогом месте?

Хонус не ответил, но продолжал идти, пока не дошел до лачуги. Она больше походила на кучу грязи, чем на дом. Хонус заглянул в дыру, служившую входом. Внутри притаилась одинокая фигура. Он поклонился и сказал:

– Мы слуги Карм, матушка.

Из темноты донесся дрожащий голос.

– Карм? Богиня?

– Да, матушка, – ответил Хонус. – Не поделитесь ли вы своим огнем в знак уважения к ней?

– У меня нет еды, – сказал голос.

– У нас ее много, – ответил Хонус, – и мы с радостью разделим ее с вами.

– Еда? У вас есть еда?

– Разве я не сказал, что мы слуги Карм? Она увидела вашу нужду. – Хонус повернулся к Йим. – Собери дрова, пока я буду снимать шкуру с зайцев.

Йим отправилась собирать дрова, зная, что все, что можно было достать, уже давно собрано. Уже стемнело, когда она принесла в лачугу тяжелую охапку веток. Пол в ней был врыт в землю, поэтому внутри было не так тесно, как казалось снаружи. Тем не менее потолок был слишком низким, чтобы стоять. Йим быстро села, так как вблизи земляного пола воздух был менее дымным. Около крошечного костерка сидела на корточках оборванная, хрупкая на вид женщина и с опаской поглядывала на Хонуса. Он повернулся к ней и сказал: