Так прошло почти два часа, пока поезд не стал притормаживать у вокзала в Кургане для большой стоянки, забора воды и топлива. На этот раз из вагонов вышло ещё больше пассажиров, видимо абсолютно все. Уже началась Сибирь, ие порядки резко отличались от европейской части России и Урала. Крепостных здесь не освобождали, как в Беловодье, но помещиков не было, а губернаторы не выдавали старым хозяевам беглых крепостных. Наоборот, имея огромные доходы от транзита дальневосточных грузов в Европу, губернаторы старались по мере возможностей селить беглецов на своих территориях, таким способом улучшая экономику края и делая жизнь безопаснее от редких, но ещё существующих налётов аборигенов.
Практически официально, от казны, вооружались сибирские сёла. По пять-десять ружей на деревню, для обороны от налёта аборигенского молодняка, чтобы не приезжать карательными отрядами на разоренное пепелище, где остаётся только похоронить убитых и зарезанных жителей. А так крестьяне могли сами оборониться от мелких шаек голодных аборигенов, мечтающих поправить свои дела за счёт ограбления соседей. Наслушаются такие дикари своих выживших из ума стариков, как раньше грабили их предки. Соберутся десятком-другим и устраивают налёт в надежде не только разбогатеть, но и невесту себе привезти. Денег на калым у таких бедняков обычно нет, а украденную русскую женщину и без калыма можно себе в юрту привести.
Хотя, как узнал оперативник, большинство аборигенов — казахов, алтайцев и прочих тунгусов, давно и прилично зарабатывают честным трудом. Зимой на санях перевозят купцов и беглецов до Иркутска. Летом подкармливают крестьян, добирающихся на Восток пешком, ибо денег на поезд нет, и также помогают им добраться до Иркутска, устраивая целые караваны. Не в убыток себе, конечно, в Иркутске представитель Беловодья постоянно живёт. Он и оплачивает аборигенам и уральским казакам затраты на каждого доставленного русского человека. В том числе, за женщин и детей, что даже для России является редкостью.
В империи при первой переписи населения в девятнадцатом веке считали только взрослых мужчин, женщины и дети до четырнадцати лет не учитывались. В Синоде до сих пор обсуждают, обладает ли женщина душой, или она часть души мужа? Да, такой маразм, притом что множество женщин работают в промышленности, а дворянки учатся в женском университете, организованном вдовой графа Желкевского в столице, урождённой княгиней Голицыной. А во владениях Кожевникова и Желкевского женщинам платят равную с мужчинами зарплату уже двадцать, если не тридцать лет. Но непробиваемым попам это по барабану, главное, показать свою принципиальность (или глупость?).
Собственно, при наличии такой информации сыщик считал, что расслабляться рано. В этих условиях можно ждать нападения именно на стоянках. Поэтому попросил друга держать револьвер наготове, сам же в этой России не расставался с двумя револьверами. Особенно, когда выправил себе документы на право ношения такого оружия. Брать с собой за столик Панкрата сыщик, понятно, не стал. Запас продуктов имелся, с ним и вышел из поезда мастер, собираясь посидеть на солнышке и перекусить. Сам мужчина настолько оголодал, что хотел есть непрерывно, но понимал возможные опасности обжорства в таком положении.
Кроме того, сыщик попросил мастера пообщаться с пассажирами третьего класса, поставив конкретную задачу: выяснять любую информацию по предстоящему пути и станциям, где будут остановки. Все слухи о нападениях, все самые глупые рассказы о поведении персонала чугунки. Словом всё, что может ждать путешественников впереди. Сам, естественно, тоже собирался пройти поговорить, но в основном с пассажирами второго класса. Сыщик не без оснований полагал, что Панкрату расскажут больше, нежели богатому мещанину, пусть и весьма коммуникабельному и внушающему доверие.
Перед тем, как сесть за свой столик, оперативник прошёлся по зале ресторана к месту, где за шестью столиками сидели все пассажиры пятого вагона. Там коротко всем поклонился одной головой, приподнял свою кепку и добавил с улыбкой: «Приятного аппетита господа и сударыни». После чего уселся за свой столик, остальные путники с некоторым удивлением посмотрели на мужчину, только Романов оставался невозмутимым. Он отлично знал оперскую привычку друга поддерживать хорошие отношения абсолютно со всеми: от школьных директрис и торговок до проституток и воровок. Причём в своём умении капитан достиг таких высот, что даже пойманные им лично и посаженные в следственный изолятор преступники на него не держали зла. Они ненавидели потерпевших, написавших заявление, следователя, ведущего дело, судью, давшего санкцию на арест, подельников, давших на них показания. Кого угодно, только не оперативника Русанова, поймавшего их на блатхате и лично доставившего в ИВС (изолятор временного содержания), потому что чувствовали отсутствие личной неприязни, видели его спокойное поведение, без издевок и рукоприкладства. И своим недалёким умом понимали, что сыщик грамотно выполняет свою работу. Потому и не обижались на него, более того, просили о помощи в передачке и других мелочах, не забывая делиться информацией о своих подельниках и сокамерниках. Понимали, что расплатиться за хорошее отношение могут только таким товаром. Даже шлюхи и наркоманки не пытались предлагать своё тело по привычке. Хотя многие полицейские любили такую оплату послаблениям.
Все заинтересованные лица знали, что Никита никогда не получает информацию, примитивно внедряясь в постель. Оперативник чётко разграничивал личную жизнь и работу. Не связывался с преступницами и потерпевшими, а свои любовные похождения учинял с другой категорией девушек и женщин. Без каких-либо связей с криминалом, благо этот криминальный контингент за годы службы выучил наизусть. При упоминании какой-либо фамилии или клички память капитана сразу выдавала год рождения, адрес, судимости. Не хуже иной поисковой системы. Собственно, многие из оперативников и опытных участковых тоже всё это знали, но Никита обладал при этом великолепно развитой памятью. Там, где другие лезли в записную книжку или смартфон, сыщик просто вспоминал нужные данные на подозреваемого, вплоть до ближайших связей и подельников.
Так вот, после вкуснейшего обеда, Никита с попутчиками решил прогуляться. Оставаться на вокзале в окружении жаждущих брака девиц откровенно опасались все мужчины из шестого вагона, кроме Курейщикова. Но, к его великому сожалению, как раз на него никто из девиц не обращал внимания. Курган оказался совсем небольшим, только станция, организованная в этом месте по причине протекания речки, из которой, судя по протянутым до станции трубам, и заполняли водой опустевшие баки паровозов. Кроме вокзальных строений, капитан насчитал навскидку около сотни одноэтажных домиков, сложенных по местным традициям из бутового камня. Скорее всего, жильё обслуживающего персонала и охраны, да немногих местных жителей. С двух сторон дорогу к вокзалу патрулировали по десятку солдат с командирами. В эполетах и других знаках отличия Никита пока не разбирался совсем, но дал себе зарок уточнить эти моменты у Демидова.
Столичный студент должен был немного разбираться в этих вещах, хотя бы для самосохранения и уверенности, чтобы не назвать унтера благородием или не оскорбить полковника при встрече неподобающим обращением. Тем более, что статус наследника графа Демидова подразумевает частое общение с высокими чинами, как гражданскими, так и военными. Так вот, буквально через полчаса путешественники вышли за пределы населённого пункта. Перед ними лежала степь, с уже высыхающими после весны травами. Но ещё не раскалённая пустыня, как в августе.
Найдя удобный пригорок за пределами Кургана, сыщик уселся и решил позагорать. Зная, что в начале девятнадцатого века воспитанное общество считает загар неприемлемым, Никита плюнул на эти предрассудки. В России он жить не собирался, а в субтропических владениях Беловодья, да при руководстве выходцами из двадцать первого века, наверняка другие правила поведения. Поэтому капитан скинул пиджак и рубашки, улегся на спину, подложив руки под голову, и закрыл глаза. Наслаждался ветерком и ещё не очень палящим солнцем.
