Благодаря исследованиям на мышах, кстати, на острове Белом образовалась самая передовая в мире, не побоюсь этого слова, медицинская школа. По мере возможности, я старался отправлять к нашим европейским мудрецам пленных маньчжурских лекарей, сманенных корейцев и кхмеров. Не упуская возможности привлечения к работе французских и немецких эмигрантов. Регулярно, несколько раз в году, я проверял, чем занимаются эти шалуны от медицины в заметно разросшейся лаборатории. Нет, размеров научного центра в сотни человек, беловодская лаборатория не достигла. Постоянно в ней работали не более двадцати врачей и полсотни сотрудников младшего медперсонала. Остальные медики проходили в лаборатории первичную стажировку, получали понимание уровня медицины, что запрещено в применении, что рекомендовано, что обязательно. После чего распределялись по городам и весям, для работы с населением и сбора обязательной статистики.

Сама же лаборатория, учитывая, что мы страшно далеки от медицины, работала над жизненно важными, в понимании Палыча и моём, вопросами. Иван жёстко требовал систему хирургии, в первую очередь, применимой к боевым действиям. От испытания наркоза, стерилизации повязок, рекомендаций по оперированию любых ранений, их лечению. До оборудования по переливанию крови, что столкнулось с проблемой определения групп крови, её хранения и проверки на стерильность. Это повлекло за собой проблему гепатита, столь популярного в Юго-Восточной Азии. Одним словом, работы у военного направления лаборатории хватало, зато к концу 80-х годов они чётко сформулировали четыре группы крови, и, начали двигаться в сторону изучения резус-фактора. Учитывая нашу безграмотность в этом, кроме завоза десятка макак-резусов в лабораторию, больше ничем мы помочь не могли. А первые аппараты Илизарова прошли испытания, на раненых пленных, естественно, аж в 1786 году. Худо-бедно, в этом направлении работа шла, там мы могли хотя бы сформулировать задачу достаточно чётко.

Вот с лечением инфекций, как внутренних, так и наружных, дело шло очень медленно. Хотя приезжие европейцы и восторгались, взмахивая руками, я особой подвижки не замечал. Для меня гигиена и стерильность не были откровением, как и многочисленные микроорганизмы, населявшие окружающую среду и человеческое тело. Однако, последняя эпидемия холеры, выкосившая окрестности густонаселённого Пусана, наглядно показала нашу беспомощность в реальном лечении инфекций. Тогда едва удалось изолировать население военно-торговой базы Беловодья, о какой-либо помощи самим корейцам, не было и речи. Русским территориям подобные эпидемии пока не грозили, в силу малой заселённости и жёстких гигиенических требований. Все местные власти проходили непременное обучение инфекционной грамотности, регулярно получали несколько пудов хлорки, йод, перевязочный материал. Возможности организовать медпункты в каждой деревне не было, но за полтора десятка лет жизни на Дальнем Востоке удалось привить жителям нужные навыки соблюдения личной и общественной санитарии.

Одним словом, требовались серьёзные антиинфекционные препараты. Вроде антибиотиков, работа по получению которых пробуксовывала пятый год. Я порой жалел замученных моими придирками лаборантов и врачей, изучавших различные виды плесеней. Трудно получить результат, основываясь на известной формуле «Пойди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что». Всё откладывал на будущее, которое в конце 80-х годов ко мне неожиданно постучалось, послав предупреждение в виде череды переходящих одно в другое заболеваний. Со стороны это выглядело достаточно серьёзно, попы даже предлагали мне собороваться, не сомневаясь в ближайшей гибели. Однако, любовь жены и активное участие аннамки-массажистки, оказавшейся ещё и мастером иглоукалывания, оставили меня в живых.

Решив, что мой долг, как инженера-химика, да и просто порядочного человека, применить все умения для пользы многочисленных страждущих от обилия инфекций, я окунулся в незнакомый мир лекарственных препаратов. Красиво звучит? Увы, как таковых, напоминаю, лекарственных препаратов не было. Зато была отличная химическая лаборатория в закрытом городе Китеже. Туда я и перебрался больше, чем на год, под предлогом выздоровления. Там и получили первые препараты. Начинали, естественно, с ацетилсалициловой кислоты, по-нашему — аспирина. Особой необходимости в нём не было, хватало природных жаропонижающих средств, от сушёной малины, до различных трав, но, пусть будет. На нём мы отработали методы точного дозирования, сравнивая эксперименты на мышах и пленных англичанах. Эти северяне частенько простывали на угольных и железнодорожных работах острова Белого. Благо, особой опасности применение аспирина не обещало. А будущие осложнения со здоровьем врагов, пусть и пленных, меня не беспокоили.

Пока медики откатывали технологию установления дозировки и чистоты полученных препаратов, целая группа лаборантов занялась получением сульфамидных препаратов. Тех самых, давно устаревших в двадцать первом веке. Типа норсульфазола, сульфадимезина, сульфадиметоксина и прочих, но, попроще. Рассуждая логически, почти весь сульфамидный ряд должен был обладать антимикробным действием. В подробности я не вдавался, кого там губят сульфамиды — бактерий, микробов или вирусов. Пусть будущие микробиологи разбираются. Нам нужен был быстрый результат и эффективные препараты. На фоне ртутных мазей и свинцово-цинковых порошков, сульфамиды гораздо гуманнее, или я не прав?

Нет, в крайности мы не впадали, конечно. Изучение последствий применения наших препаратов на мышах я организовал, но больше года эти исследования продлиться не успели. В конце 1790 года вспыхнула эпидемия чумы в Камбодже. Тут пришлось рискнуть, король кхмеров нам нужен был живым. Слишком много на него было завязано. По существу, за последние годы Камбоджа становилась из колонии нашим стратегическим союзником, приближаясь к Корее и Аннаму. Чума в Камбоджу пришла с северо-запада, со стороны сиамской границы. Сиам тогда оставался вне дружественных нам стран, поддерживал тесные связи с голландцами, французами, находясь под плотным контролем британцев. У нас лишь покупал оружие, даже не пытаясь привлечь беловодских военных советников.

Так вот, север Камбоджи оказался в кольце жёсткого карантина. И, на ту беду, именно на севере в момент вспышки эпидемии пребывал наш ставленник, король Камбоджи Анг Нон, один из надёжных союзников Беловодья. С помощью советников, своих и беловодских, король удержался от панического бегства на юг. Установив жёсткий карантин, отделивший очаг эпидемии от здоровых южных провинций двойным рядом войск, с заболевшей и здоровой стороны. Одной из причин этого стали две заболевшие наложницы из королевского гарема. Никто из сановников не сомневался, что двор обречён, потому и стремились самоотверженные, умные люди спасти хотя бы свои семьи, оставшиеся на юге, в Пномпене и Кампоте. Впрочем, я уверен, что главную роль сыграла убеждённость главного беловодского советника, отца Николая, успевшего окрестить самого короля и большую половину двора. Он довёл до сведения заинтересованных лиц, своим немудрёным методом, густым басом и многозначительно хмурясь, что Беловодье окажет помощь только стойким союзникам. Паникёры нам не нужны. Паникёров Иван Палыч может и заменить, на более выдержанных людей, даже если они останутся в живых. Знаменитого Палыча к этому времени знала и боялась вся правящая верхушка не только Камбоджи, но и большинства стран Юго-Восточной Азии.

Так вот, отец Николай радировал, что двор остаётся на севере, в центре эпидемии чумы, надёжно окружённый карантинами со всех сторон. Мол, Камбоджа спасена от чумы, мы сделали своё дело, теперь выручайте нас, Палыч полетел. Деваться некуда, он взял с собой весь наработанный запас сильнодействующих препаратов, десяток медиков, исключительно добровольцев. Оказывается, за эти годы у нас выросли настоящие фанаты микробиологии, поскольку желающих отправиться в пекло эпидемии было вдвое больше, чем набирал Палыч. Я пытался удержать Ивана, не усматривая особого смысла в его поездке, можно ограничиться высылкой медиков.