И давайте признаем искренне: среди всех глупых причин, по которым я боролся за нее все эти годы, публичное заявление придурковатого бывшего Паркс о том, что она любила его член, кажется как никогда убедительным.

Формально я даже не дрался с ним.

LMC и Loose Lips будет все равно, они в любом случае выставят все в плохом свете.

Паркс сообщила, что утром свяжется с Ричардом Дэнненом, чтобы предотвратить возможные публикации Tatler.

Машина подъезжает к ее дому в Холланд-парк.

«Скромный небольшой десятикомнатный домик в Холланд-парке» — так Паркс описывала его кому-то на прошлой неделе. «В доме имеется крытый бассейн, но, увы, отсутствует открытый. Это, конечно, печалит, но мы как-то управляемся с этим», — с серьезным выражением лица сообщала она кассиру, которая совершенно ничего не спрашивала о доме. Мы заходим в эту большую черную входную дверь, опершись о которую я целовал ее миллион раз. Не могу об этом не вспоминать (такое влияние имеет на меня ее дом). Я любил ее в каждом углу. Раздевал в каждой комнате. Этот дом делает из меня настоящего жалкого слюнтяя. Ностальгия по стероидам и чертовой тонне окситоцина накрывает каждый раз, когда стою в этом фойе. Здесь хранятся воспоминания на всю жизнь: она ступает вниз по изогнутой мраморной лестнице, и сердце стремительно вырывается из груди, устремляясь в мои объятия...

Такая пылкая любовь к ней немного тебя угнетает. То, что я все испортил, тоже тебя самого немного угнетает.

Она закрывает дверь слишком тихо, медленно и шикает на меня, прижав палец ко рту.

— Почему ты шикаешь? — шепчу ей на ухо, мой рот уж слишком близко к ее уху, и я делаю это намеренно.

— Потому что если мы разбудим Марсайли, она будет ворчать, что я привела тебя домой.

— А-а-а, — я киваю, словно это не удар под дых — то, что самый важный взрослый в жизни Паркс считает меня ничтожеством.

Эта Марсайли МакКейлин — устрашающая маленькая особа. Её нянька с детства, опекун, наставник — да кто угодно, она была для Паркс всем. Она рядом с самого начала, и если я не ошибаюсь, буквально вытащила её из материнской утробы. Она на каждом семейном фото — была обоими родителями, которыми не смогли стать ее биологические. Рыжие волосы, метр пятьдесят, красивое лицо, но всегда хмурится по крайней мере на меня. Раньше Марс была моим самым большим поклонником, а теперь, вероятно, каждый раз, когда я выхожу из комнаты, зажигает палочку для медитации и очищения ауры.

— И если мама тебя заметит, она, вероятно, попытается оседлать тебя или предпринять нечто подобное, кто знает, чего ожидать, — Магнолия закатывает глаза, а я фыркаю.

По большей части она шутит, хотя в этом есть доля правды.

Не совсем обычная мама, эта Арри Паркс. Дизайнер сумок.

Очень весёлая, довольно раскованная, ей всегда казалось забавным, когда она заставала меня с рукой под юбкой её дочери, и она не доставала нас, когда находила у нас запрещённые вещи в подростковом возрасте (иногда даже присоединялась). Для меня её главное достоинство — она по-прежнему моя самая большая поклонница, несмотря на мои проступки.

— Где твой отец? — я оглядываюсь вокруг.

Мне нравится, когда мы одни в этом доме.

Чувствую себя так, словно мы снова дети, которые прокрались домой после очередного побега.

— В Атланте, — она пожимает плечами. — Вернется утром.

Ее отец, хотя разве вы не знаете ее отца? Ну, Харли Паркс? Продюсер? Тринадцать «Грэмми» за последние двадцать лет и примерно тридцать пять номинаций. Этот человек — гребанная легенда. И немного пугающий.

Знаете, каково это — встречаться с дочерью крупного коренастого темнокожего мужчины, у которого 50 Cent на быстром наборе? Сплошной стресс, ребята, вот что это такое.

Я на её семнадцатом дне рождения весь вечер, блять, проливал холодный пот, потому что был уверен, что её отец попросил Кендрика Ламара и Трэвиса Скотта следить за мной и держать в узде. Паркс пыталась ко мне лезть при каждом удобном случае, потому что она становится слишком ласковой, когда выпьет, а мне приходилось её отталкивать, из-за чего она злилась на меня, а им казалось забавным. Словом, это было долбанное черт знает что, а не ночь.

По правде говоря, я рад, что ее отца нет дома, и если бы мы с Паркс встречались, то сделали бы это прямо на его кровати, будто сказав «Иди к черту», но мы не вместе, поэтому я просто засну в её постели, как и делал большинство ночей.

Все равно немного «иди к черту», полагаю.

Как только мы заходим в ее комнату, стягиваю с себя футболку и направляюсь сразу в ванную комнату. У Паркс есть странная привычка: ни ногой грязным в постель.

Представьте, насколько это дерьмово, когда ты пьян? Это ужасно невыносимо. У нас было с миллион ссор по этому поводу. Я не выиграл ни одной.

Паркс заходит в ванную, пока я принимаю душ. Берёт зубную щетку и прокручивается на своей маленькой босой ножке, разглядывая меня. Видна только верхняя часть моего тела, нижняя часть скрыта за этой чертовой плиточной стеной, через которую ничего не видно, и я каждый день жду, когда её не станет. Знаю, что вы думаете: Какого черта? И знаю, наши отношения странные.

Но я люблю ее. Только на такие отношения она соглашается, поэтому черт с ним, пойду на дно вместе с кораблем.

— Хочешь присоединиться? — спрашиваю, просто чтобы подразнить.

— Би Джей, — она делает вид, что возмущается. Глаза фальшиво закатываются от раздражения, но щеки краснеют. Она отворачивается, смотрит на свое отражение в зеркале и начинает приводить лицо в порядок, которое и без того безупречно.

— А мне перепадет полюбоваться, как ты принимаешь душ?

Она хмурится.

— Можешь даже и не мечтать.

Склоняю к ней голову.

— Немного лицемерно.

Она обожает, когда я так склоняю голову. Затем тяжело глотает слюну. Ненавижу это. Ненавижу то, во что превратились наши отношения. Ненавижу, что не могу просто подойти к ней, поцеловать и затащить с собой в душ.

Ненавижу этот ящик, в который она меня загнала, ненавижу стены, что возвела между нами. Ненавижу скелеты в нашем шкафу, но это всё, что у нас осталось.

И пусть там что, но это самая любимая часть моего дня.

— Передай полотенце, — прошу ее, пока вылажу из душа.

Ее руки быстро прикрывают глаза, но улыбку ей побороть не удается.

— О Боже.

— Скажи! — я гордо вздыхаю, хотя бы от того, что удалось разозлить ее.

— Би Джей! — кричит она, а щеки приобретают именно тот цвет, что когда-то предвещал... вы понимаете что.

Вслепую она машет рукой, передавая полотенце и пытаясь ударить меня.

— Следи за ручками, Паркс.

Она, не открывая глаз, выталкивает меня из ванной, её руки скользят по моему телу. Мы оба знаем, что это специально, но она до самой смерти будет утверждать, что это случайность. И в другой жизни я бы сбросил полотенце, схватил ее за талию, поцеловал её до безумия и понес к кровати, однако в этой жизни она хлопает дверью прямо перед моим носом.

Я натягиваю домашние штаны, которые Паркс купила мне на этой неделе. Достав их из шкафчика, который она бы назвала «не моим», хотя тот гребанный шкафчик мой, и мы оба это знаем. Я забираюсь в постель Паркс. Намеренно сажусь на ее сторону, чтобы она сделала вид, что возмущена, когда выйдет из душа, и начала толкать меня на другой бок. Тогда Паркс придется коснуться меня еще раз, а я неравнодушен к ее прикосновениям.

Магнолия выходит через десять минут в светло-розовом шелковом пеньюаре от La Perla.

Я знаю это, ведь сам ей купил его. На самом деле он не очень сексуален. Без кружева. Она бы меня убила, если бы купил ей сексуальное белье. Несмотря на это именно такое я и подарил на День святого Валентина. А чего бы и не попробовать, потому что в тот день и мой день рождения. Я сказал Паркс, что этот подарок так же для меня, как и для нее, и она должна оказать мне огромную услугу. Затем Магнолия швырнула пакет мне в лицо. Тем не менее, обратите внимание, на следующий день она все-таки его надела. И хотя сама она не произнесла ни слова, на ней был прозрачный топ на завтрак пятнадцатого февраля, который был самым холодным лондонским днем за последнее десятилетие.