Паркс отрицательно качает головой. Теперь она сидит и смотрит прямо на меня.

— Нет, ты ведь уже напивался раньше на вечеринках без меня, но даже не смотрел на других. Должно быть что-то другое.

Я извиняюще пожимаю плечом.

— Нет другой причины...

Она качает головой.

— Нет, ты врёшь мне

— Hет.

Но я вру.

— Врешь...

— Нет, — стою на своем, потому что не могу сказать. Я бы хотел, но не могу.

— Бидж, — она ищет мой взгляд. — Я должна знать, почему ты совершил то, что совершил, чтобы иметь возможность тщательно все обдумать и оставить это в прошлом, чтобы это не убивало меня вечно, чтобы не держать на тебя обиду и злость, и я уверена, ты бы никогда не сделал мне больно без причины, поэтому скажи. Пожалуйста, — её голос звучит тихо, это убивает меня. — Почему?

Облизываю верхнюю губу, и мои глаза больше не могут встречаться с её взглядом, потому что знаю, что вот-вот сделаю. Знаю, как ей будет больно, как это погубит её, как бильярдный шар восьмёрку.

Поэтому говорю это: — Потому что я хотел этого.

Как я и предсказывал, эти слова глубоко ранят Паркс. Будто стрела в самое сердце. Будто я бросил камень внутрь озера и теперь наблюдаю, как от него отходят волны.

Ее живот втягивается от удара, плечи опускаются. Глаза больше не могут на меня смотреть, лицо становится мрачным, и Паркс отворачивается. Стена поднята, броня надета, мечи наготове.

— Отвези меня обратно, — говорит тогда. — Немедленно.

— Паркс... — тянусь к ней, но она так резко отталкивает меня, что это полностью выбивает меня из колеи.

— Немедленно, — требует она громко и разборчиво.

И с тем мой пройденный этап окончательно пройден.

Машина времени, которую Вселенная дала мне, загорается, саморазрушается.

Я упустил обманчивый шанс. Катастрофа того, кем мы стали, пролетела прямо сквозь то, кем мы были, несколько раз обернулась вокруг того, кем могли быть, пошатнулась и громко приземлилась прямо туда, кем мы быть не желаем.

Я просрал свое «Аве Мария».

И из этого вообще ничего хорошего не вышло.

33. МАГНОЛИЯ

Я подавлена. Полностью, абсолютно, окончательно подавленная. Края моего зрения потемнели, как только он сказал это: «Потому что я хотел этого».

В груди все сжалось. Дыхание сбилось. Кажется, у меня была паническая атака. Кажется, он пытался помочь мне... я оттолкнула его.

Кажется, я поцарапала его, когда сопротивлялась.

Не очень помню. Сейчас это все кажется странным дурным сном. Помню, как села на другой стороне лодки, как можно дальше от него, пока мы возвращались на берег.

Сидела на переднем пассажирском сиденье, когда мы ехали назад. Мы подъехали к отелю, помню, как Би Джей позвал меня, а я резко распахнула дверцу машины и побежала от него как можно быстрее.

Глаза болят, как будто они кровоточат, а сердце болит, как будто сейчас вырвется наружу.

И с таким взглядом и ощущением абсолютной разбитости я влетаю в комнату.

Том на балконе. Красное вино. Он любит красное — я предпочитаю белое. Би Джей будет пить то, что и я, а Том просто берет по бутылке каждому.

Он бросает на меня один взгляд и за два шага преодолевает дистанцию. Его брови нахмурены, глаза полны беспокойства, которое сейчас для меня слишком доброжелательно. Напоминают тот зрительный контакт с добрым незнакомцем с великолепной прической, который спрашивает, все ли с тобой в порядке посередине магазина Cartie через две недели после того, как тебе изменил парень, и ты начинаешь плакать так истерично и неконтролируемо, что даже не можешь ответить Эмме Томпсон, и та просто обнимает и гладит твои волосы, — такой сейчас взгляд у Тома.

В его глазах было еще что-то, кроме сочувствия. Том беспокоится за меня, это заметно. Он расстроен, хочет сделать больно Би Джею. Не понимает, что произошло, но хочет помочь мне.

И в ретроспективе, вспоминая этот момент через некоторое время, я отмечу его — запишу, загну уголок страницы в своей памяти — что именно здесь, в этот момент, начнутся изменения в том, кем для меня является Том Ингленд.

Не позже за ужином, когда он чуть не изобьет Би Джея, не тогда, когда станет передо мной, как щит, защищая от парня, который разбил, разбивает и будет разбивать мое неподатливое сердце, и не позже вечером, когда я затащу его назад в наш гостиничный номер с поспешными руками и умом, желающим забыться, и займусь с ним сексом, а тут и сейчас, когда его глаза вот так смотрят на меня, замечая трещины во мне раньше, чем я сама, опережая их руками на моем лице, пытаясь помочь справиться, но он не может.

— Эй, эй, эй, — говорит, пытаясь успокоить мое рыдание. — Что случилось? — я не отвечаю, просто плачу. — Магнолия? — спрашивает он, но я продолжаю молчать, поэтому он просто обнимает меня.

Пока я плачу из-за другого мужчины. Не мужчины, мальчика. Би Джей не мужчина. Он действительно просто мальчик.

Том отстраняется, пытаясь поймать мой взгляд. Большими пальцами вытирает слезы с моего лица.

— Свидание прошло не по плану? — я едва-едва качаю головой, а он просто кивает, обнимая меня, прижимает себя, как плащ, держа так, пока дрожь в груди не стихнет.

Я должна рассказать.

Я обязана дать ему больше информации, но не хочу, потому что боюсь, что это скажет обо мне — о том, как я легко заменима, даже для того, кто, как я думала, любил меня больше всех остальных.

Потому что он хотел этого.

Том качает головой.

— Я же говорил, что он идиот, — я киваю. — Это он тебя расстроил? — спрашивает он.

Это не совсем вопрос, скорее просто утверждение. Принятие правды, которую он на самом деле не понимает, и, честно говоря, я тоже.

— Я его зарою, если ты хочешь.

— Хочу, — говорю невозмутимо.

Том посмеивается, и я фыркаю — и то, как он смотрит на меня и улыбается, может, для него (если бы я была способна поймать это, прочитать его мысли) в этот миг я стала чем-то большим, или по крайней мере тогда он начал это осознавать.

Улыбка проходит по его лицу и он на мгновение морщится, но именно ее причина пронизывает меня, — какой он счастливый хоть на миг успокоить меня. Замечаю, как в нем растет потребность облегчить мне жизнь, вырвать меня из всего плохого. В тот день с отцом я заметила каплю этого ощущения в нем, но теперь она расцвела в некую полноту, перерастая из желания в необходимость. Если он не против этого, то и я тоже.

Между нами происходит своеобразный и безсловесный сдвиг, который для меня не поддается определению и исследованию.

У меня появились чувства к этому мужчине? Или он просто поднялся до самого безопасного для меня места? Могут ли эти две вещи существовать отдельно друг от друга? Не знаю. Не знаю, есть ли у меня чувства, не знаю, могут ли они быть.

Но я знаю, что чувствую себя в его объятиях безопаснее, чем вне их.

И знаю, что он пахнет, как воскресное утро. Медленный, легкий, необременительный. Как свежий кофе. Новые полотенца и залитая светом комната. Дубовый мох, пачули, бергамот, лаванда.

И если Том пахнет воскресным утром, то Би Джей — субботняя ночь, проведенная в отделении неотложной помощи (не думай о Би Джее), и мне больше не хочется попадать в отделение неотложной помощи.

Он кивает в сторону двери.

— Можно угостить тебя напитком?

Я легонько ему улыбаюсь.

— Можешь угостить меня несколькими.

Мы спускаемся в бар, выпиваем пару напитков. Не слишком много, просто чтобы снять напряжение, а напряжения у меня сейчас хватает.

Между мной и Томом есть определенная легкость, которую я полюбила.

Между мной и Би Джеем есть определенная легкость (не думай о Би Джее), но теперь она другая, запятнанная изменами, разбитым доверием и сердцами, годами обид и ивой, о которой мы не говорим.