Нужно ли включать в состав приглашенных «больше влиятельных цветных», несмотря на множество возражений? Этот неприятный вопрос разрешился сам собой, когда один из представителей этой группы прислал записку с сообщением, что они отказываются присутствовать, если их пригласят.
– Наконец-то эти люди проявляют хоть какие-то признаки ума, – сказала на это Изабель. – Знают, как их встретят, если они покажут на приеме свои грязные физиономии!
Наконец нашлось достаточно просторное помещение в северном крыле здания министерства финансов, но оно было далеко не идеальным, потому что в нем еще не закончился ремонт. Бо́льшую часть прошедших сорока восьми часов Стэнли провел там, испачкав свой дорогой костюм краской и известкой, пока помогал руководить работами, которые выполняли несколько десятков рабочих.
И теперь, шатаясь от усталости после всего двух часов сна, он смотрел на эту чудовищную погоду за окном, чувствуя, что близок к отчаянию.
Он подошел к письменному столу и взял лежавшие там приглашения. Они были огромными, размером со страницу какого-нибудь торгового справочника, с броским литографическим изображением некоего героического бюста, в котором по замыслу должны были соединиться черты вновь избранных президента Гранта и вице-президента Колфакса. Однако никого из них сей портрет не напоминал даже отдаленно. «Мерзость», – только и сказала Изабель, увидев их, и Стэнли битых двадцать минут убеждал ее, что не имеет к этому никакого отношения. И вот теперь, понуро глядя на приглашения, он думал о том, стоит ли терпеть все эти муки только ради того, чтобы Изабель смогла получить еще одну возможность укрепить свои связи в обществе и удовлетворить свою ненасытную жажду лести. Как обычно, ответа он не нашел.
С трудом, как старый вол в ярме, он повернул голову к окну, прислушался к стуку дождя и вдруг нестерпимо захотел, чтобы дождь превратился в потоп и смыл к чертям все сегодняшние события – и его сопящую жену заодно.
Кортеж направился к Капитолию за десять минут до одиннадцати. Генерал Грант, маленький, крепко сбитый отставник, которому шел сорок седьмой год, одетый, как и все сопровождающие его джентльмены, в строгий черный костюм, ехал в открытой карете. Несколько человек выступили из толпы зрителей, прорвались сквозь полицейский кордон и бросились через грязную улицу, чтобы добежать до кареты и дотронуться до президента. Он, похоже, ничего не имел против.
Президентский эскорт состоял из восьми марширующих подразделений. Первыми шли сорок восемь мушкетов Добровольческого корпуса легкой артиллерии из Филадельфии. Следом шагали филадельфийские Огненные зуавы в сопровождении своих двадцати двух барабанщиков, за ними – зуавы из Буффало, зуавы Линкольна из Вашингтона, зуавы Батлера из Джорджтауна и зуавы Линкольна (цветные) из Балтимора. Последние были просто ослепительны в своих белых гамашах и ярко-голубых бумазейных мундирах с желтыми кантами.
Дальше вышагивали Ирландская пожарная команда номер один из Филадельфии, оркестр Военно-морской академии, служащие государственной пожарной охраны и пожарная дружина номер пять из Ридинга, Пенсильвания. За ними шли члены Верховного суда, исполнительный комитет Республиканской партии Филадельфии, ланкастерские «защитники»[139] и городской оркестр Эрментраута из семнадцати музыкантов. Грантовские «Непобедимые» из Калифорнии шли рядом с делегацией из Территории Монтана и членами Республиканского клуба Шестого округа, ехавшими на запряженной лошадьми повозке, которая была декорирована под знаменитый парусный корабль «Конституция», украшена цепями и якорями, а лошадьми правили веселые молодые люди в матросских костюмах. Повозка стала гвоздем программы и вызвала бурные аплодисменты толпы, собравшейся вдоль Пенсильвания-авеню.
Избранный президент Грант казался довольным всем этим представлением. Реакция президента Джонсона осталась неизвестной: он в это время сидел в Белом доме и подписывал законы.
Плотные облака кое-где расступились, и между рваными краями показались куски голубого неба. Стэнли усадил жену на оставленные для них места, прямо напротив платформы, сооруженной над ступенями восточного крыла Капитолия. Платформа, украшенная флагами и ветками вечнозеленых деревьев, была плотно заставлена стульями.
– Куда ты? – резко спросила Изабель.
Она была в юбке и жакете бледно-персикового цвета. В этом году в моду вошли более яркие краски.
– Внутрь, засвидетельствовать свое почтение. Возможно, пожать руку генералу.
– Возьми меня с собой.
– Изабель, это опасно. Посмотри на эту толпу, она же неуправляема. Кроме того… – это была одна из немногих тем, на которые он мог высказываться относительно безнаказанно, – публичные церемонии предназначены исключительно для мужчин.
Ее некрасивое лицо исказила гримаса.
– Да, и эта процессия тоже, как я заметила.
– Ты говоришь как суфражистка.
– Боже упаси! Только ты, видно, забыл, мой милый, кому ты обязан успехами «Меркантайл энтерпрайзес». – (Стэнли поморщился и вскинул руки.) – Кто проверял счета, подсчитывал все расходы, следил, чтобы этот жулик Диллс не ограбил нас до…
– Прошу тебя, Изабель! – зашептал Стэнли, побелев как бумага. – Не говори об этом даже среди чужих! Не упоминай о той компании! Мы не имеем к ней никакого отношения, помни об этом.
Изабель хотела что-то возразить, но сообразила, что муж говорит разумные вещи.
– Ладно, – сказала она. – Только не задерживайся там.
Придерживая одной рукой цилиндр, а в другой сжимая свое именное приглашение, Стэнли начал пробираться сквозь огромную ликующую толпу зрителей на стоячих местах. Обогнул конную жандармерию и прошел через кордон полиции Капитолия, вооруженной тяжелыми дубинками. Наконец, взлохмаченный, со сбившимся набок жемчужно-серым, в тон приталенного сюртука, шейным платком, он добрался до шумного коридора перед залом заседаний сената.
Ворвавшись в зал, он не увидел там своего покровителя Бена Уэйда. Балкон уже был весь забит сотнями зрителей. Стэнли показалось, что среди них мелькнуло лицо Вирджилии, и он быстро отвел глаза – встречаться с сестрой ему совсем не хотелось.
Он бродил мимо важных людей, пожимая им руки как влиятельный представитель Республиканской партии, каким его считали. Немного обескураживало обилие золотых позументов – в зале уже присутствовали Сиклс, Плезантон, Дальгрен, Фаррагут, Томас и Шерман, – и он даже не попытался поприветствовать этих знаменитостей. Зато поздравил авторитетного мистера Самнера с его уже четвертым сроком в сенате. Поздоровался с сенатором Кэмероном, вернувшим теперь себе и власть, и кабинет, но босс повел себя так, словно едва знал Стэнли.
Потом Стэнли поговорил с Карлом Шурцем из Миссури, первым урожденным немцем, который добился такого высокого положения. Шурц без предисловий начал рассуждать о долге, одной из главных забот Гранта. В студенческие годы Шурц участвовал в революции 1848 года и до сих пор оставался политическим фанатиком. Он все говорил и говорил о бумажных и металлических деньгах, о честной налоговой политике, пока Стэнли не извинился и не ушел. Люди, подобные Шурцу, пугали его, возможно, потому, что его собственные убеждения были такими незначительными и такими заурядными. Он был убежден в том, что богатство никогда не принесет ему счастья. В том, что его жена отвратительна, а оба его сына – обыкновенные ничтожества. Леви, чье обучение в колледже закончилось ровно через неделю после того, как он набросился с ножом на другого студента во время игры в кости, теперь стал совладельцем какого-то салуна в нью-йоркском Тендерлойне, а еще, как он сам хвастался, весьма успешным сутенером. Его брат-близнец Лейбан как-то умудрился окончить Йель, несмотря на такой же взрывной характер и сифилис, подхваченный на втором курсе, и сейчас утверждал себя в роли «высокостатусного вора», как Стэнли называл всех адвокатов.
