Однако предпочтения Эллиотта были вполне определенны.

– Генерал – человек с безупречной репутацией, – сказал он Чарльзу. – Много лет назад он бросил пить и курить. Иногда ругается, но сам переживает из-за этого.

– Он не стал бы командовать чернокожими солдатами, но при этом, как я слышал, не отказывается спать с черными шлюхами.

Эллиотт застыл от возмущения:

– Это ложь! Он предан Либби.

– Конечно, она же проталкивает его в президенты.

– Чарли, он не политик, а солдат. Я не знаю никого, кто побеждал бы так же часто, как он. И все благодаря его решительности и напору.

– Да уж, о его решительности я наслышан, – кивнул Чарльз. – Третий Мичиганский под его командованием вышел на первое место среди кавалерийских подразделений по числу потерь во всей союзной армии.

– Разве это не говорит о его храбрости?

– Скорее о безрассудстве. Не сегодня завтра он ее снова проявит. И подчиненных своих заставит.

– Лучше бы этого не случилось. Я очень надеюсь на внеочередное звание, а в гробу оно мне ни к чему.

Чарльз грустно улыбнулся. Эллиотт был так искренен. Они подружились, потому что всегда спорили без личной неприязни, и Чарльз старался не вспоминать о том, что Джоэл Эллиотт был в числе тех, кто преследовал и вернул в лагерь пятерых печально известных дезертиров, трое из которых были потом расстреляны по приказу Кастера.

Но, несмотря на это, Эллиотт нравился Чарльзу. Этот молодой офицер был скромен, горяч, и, самое главное, он всему научился сам. Можно было не сомневаться в том, что он всегда в точности выполнит любой приказ, даже неправильный, а в бою это качество ценилось очень высоко.

Погода становилась все хуже, каждый день мрачное небо готово было пролиться дождем из черных клубящихся туч, которые собирались на севере. Учебные стрельбы в лагере продолжались. Кузнецы работали без устали, и каждый кавалерист уже получил запасные подковы для лошадей и по нескольку гвоздей, чтобы хранить все это в седельной сумке.

Разведчиков раздражало то, что они находятся в стороне от остальных. Они жили своим обособленным лагерем, который делили с группой проводников из одиннадцати индейцев-осейджи во главе с вождями Крепкий Канат и Маленький Бобер. Чарльзу не нравились их глаза, за которыми скрывались бог весть какие предательские мысли и планы, не нравились их уродливые плосконосые лица, манера без конца нянчиться со своими длинными луками из тутового дерева и клянчить у белых разведчиков сахар и кофе. Осейджи просто обожали сладкий кофе. Они клали в кружки так много сахара, что у них получался не напиток, а густая коричневая жижа.

– Пусть держатся от меня подальше, – сказал Чарльз Джо Калифорнии Милнеру, чье настоящее имя было вовсе не Джо, а Мозес, как он недавно узнал.

К ним подошел Крепкий Канат.

– Моя сахар надо… – сказал он, видимо, единственные слова, которые знал на английском.

Чарльз послал его ко всем чертям.

– Мэйн, тебе же еще в походе с ними рядом ехать, – укорил его Джо Калифорния.

– И поеду. Но разговаривать с ними я не обязан.

Джо Калифорния, который, как обычно, был навеселе, спорить не стал.

– Ну раз так, тогда ладно, – сказал он.

Чарльз в который уже раз проверял снаряжение, скреб и чистил Дьявола, давал ему лишнюю порцию корма, выклянчивал кусочки для Старины Боба и ждал. В конце первой недели ноября небо наконец прояснилось, и все восприняли это как сигнал к выступлению.

Чарльз ждал этого с нетерпением. Он скучал по сыну, думал о Уилле больше, чем это было позволительно – воспоминания о ней всегда причиняли ему боль, – и всячески старался избегать встреч с Гарри Венейблом, не из трусости, а просто из соображений здравого смысла.

Впрочем, выполняя поручения Милнера, он неизбежно видел его в лагере, хоть и издали, и каждый раз старался уйти или уехать, если был верхом, поскорее. Но конечно, понимал, что рано или поздно они все равно столкнутся.

Одиннадцатого ноября в гарнизоне началось большое оживление. На следующее утро был получен приказ выступать.

Со времен войны Чарльз не видел такого грандиозного зрелища. Интендантский обоз, везущий зимнюю одежду, продовольствие и фураж, растянулся на разделенную в четыре колонны бесконечную кавалькаду из четырех с половиной сотен фургонов с белым полотняным верхом. Два взвода Седьмого ехали впереди, два сзади, остальная кавалерия защищала обоз с флангов. Пехота должна была шагать рядом с фургонами, но никто не сомневался в том, что ленивые пехотинцы скоро запрыгнут внутрь. Так и случилось.

Салли и несколько других офицеров уже были на южном берегу Арканзаса, когда первые фургоны еще только подошли к реке. Переправа сопровождалась оглушительным шумом множества повозок, плеском воды, руганью возничих, щелканьем кнутов, звоном упряжи и мычанием коров, которых гнали между обозом и окружавшей его кавалерией.

Кастер старался избегать Салли. Чарльз видел, как он, неизменно элегантный, гарцует на своей лошади на северном берегу; ветер развевал за его спиной полковое знамя с изображением свирепого орла, сжимающего в когтях острые золоченые стрелы. Музыканты Седьмого сопровождали переправу мелодией бравурного марша «The Girl I Left Behind Me».

Местность сразу за рекой была похожа на ту, по которой Чарльз ездил вместе с Джексоном Деревянная Нога – те же голые песчаные холмы, изрезанные высохшими ущельями. Фургоны здесь двигались медленно и с большим трудом. Оси трещали; оглобли раскалывались; возницы безжалостно хлестали мулов и волов, но все равно отставали. Уже скоро верховые вырвались вперед, оставляя за собой клубы пыли.

Чарльз, Генри-немец и двое осейджи оторвались от остальных и нашли место для стоянки на берегу Малберри-Крик, милях в пяти от их бывшего лагеря. Салли и Кастер сообща решили, что в первый день дальше они не продвинутся, потому что повозки создавали слишком много проблем.

Чарльз поужинал бобами и галетами, а потом удача снова отвернулась от него.

Уставший от долгого сидения в седле, Чарльз накормил Дьявола и накрыл его одеялом, чтобы защитить от ночного холода. Возвращаясь к палаткам разведчиков, он увидел, что по тропе от пригорка в его сторону идет знакомая фигура, и понял, что встречи не избежать. Капитан Гарри Венейбл даже после целого дня похода выглядел безупречно. Вечный ветер прерий трепал пелерину его плаща, когда он шагнул навстречу Чарльзу.

– Мэйн! – резко произнес он; его глаза были еще более голубыми и холодными, чем у Кастера. – Или я должен сказать: Мэй? А может, Август? Что на этот раз?

– Полагаю, вы знаете.

– Знаю. Я заметил вас неделю назад. И знаю, что вы тоже меня видели. Мне казалось, что после известных событий у вас хватит ума держаться подальше от этой операции.

– С какой стати? Мундира я не ношу. Меня нанял Джо Калифорния.

– Вы все равно находитесь в подчинении армии.

Старина Боб, который, как обычно, сопровождал Чарльза, подошел к Венейблу и обнюхал его. Венейбл пнул пса. Боб припал к земле и зарычал. Чарльз свистнул, подзывая собаку. Старина Боб повиновался, но продолжал рычать.

– Послушайте, Венейбл, генерал Кастер знает, что я сражался на стороне Конфедерации, и ничего не имеет против.

– Зато я против, ясно? – Он выпятил вперед рыжеватую бороду; лицо исказила злоба.

Боб зарычал громче. Венейбл сделал шаг вперед.

– Вы негодяй! – воскликнул он. – Проклятый бунтовщик, вот вы кто!

В ответ Чарльз с силой прижал ладонь к его темно-синему плащу:

– Подайте жалобу генералу.

К его удивлению, Венейбл внезапно расслабился и отступил назад. По его губам скользнула загадочная улыбка.

– О нет! Я ничего не говорил ему о наших прошлых стычках и теперь не стану. На этот раз я сам с вами расправлюсь. Видимо, урок в казармах Джефферсона, когда вам хорошенько настучали по вашей тупой башке, не пошел вам на пользу, как и позорное изгнание из Десятого за вашу ложь. Ну что же, я придумаю что-нибудь более эффективное. Чтобы уж наверняка.