– Лайдж? – позвал он. – Вы слышали о потерях у Питтсбург-Лэндинга, когда мы выезжали?
– Слышал, – откликнулся капитан с другой стороны дерева. – Каждая из армий заявила о гибели четверти личного состава.
– Поверить не могу. Это уже совсем другая война.
– Да, и она надолго.
– Чем же все кончится?
– Вероятно, торжеством справедливости.
Вот только доживем ли мы, чтобы это увидеть, подумал Билли, закрывая глаза. От холода у него стучали зубы, дрожь пробирала все тело, но он все же как-то умудрился заснуть, сидя под дождем.
Утром они закрепили последние канаты на мосту, прочесали лес, убедившись, что южан там нет, и стали ждать. Скоро должно было прийти новое задание.
– Мы уже несколько недель скачем бок о бок, но я до сих пор почти ничего о вас не знаю, – сказал Чарльз Эбнеру Вулнеру, когда они остановились на ночлег недалеко от Йорктауна.
– Да и знать-то особо нечего, Чарли. Читаю с трудом, пишу еще хуже, а считать совсем не умею. Не женат. То есть был когда-то. Но она умерла. И ребенок тоже. – (Чарльза поразило, как спокойно и просто он это сказал, без всякой рисовки и жалости к себе.) – Работал на одной ферме у границы с Северной Каролиной, – продолжал разведчик. – Маленькая такая ферма. Недалеко от тех мест, где мой дед сражался с «красными мундирами». Рядом с Кингс-Маунтин.
– А что вы думаете об этой войне?
Эб ответил не сразу.
– Могу задеть ваши чувства, если скажу.
– Почему? – засмеялся Чарльз.
– Потому что мне не нравятся плантаторы-богачи вроде вас и ваша безбожная жизнь на побережье. Это вы втянули нас во всю эту заваруху. Конечно, есть среди вас и неплохие люди, но мало.
– А у вас есть рабы, Эб?
– Нет, сэр. Никогда не было, и никогда не купил бы. Не скажу, что мне так уж нравятся негры, но если вы спросите меня, отвечу: никакого человека нельзя держать в цепях против его воли. Да, я слышал, что какой-то там судья сказал, будто Дред Скотт и остальные черные вроде как не граждане и вообще не люди, поэтому прав никаких не имеют, но я знаю среди негров очень хороших людей, поэтому не возьмусь судить обо всей этой шумихе вокруг ниггеров огульно. Зато я точно знаю, какие люди мне нравятся. Такие, как вы, как майор Батлер… или как Хэмптон – он ведь не считал меня настоящим джентльменом, когда брал в свой легион, но вслух ничего такого не сказал. Вел себя так, словно и правда очень рад, что я буду служить у него разведчиком. И я всегда буду ставить его выше, чем этого хлыща Джеба Стюарта.
– Я тоже. Мы с Красавчиком вместе учились в Вест-Пойнте, правда сейчас я к нему отношусь уже по-другому. Насчет Хэмптона я с вами согласен. Да и насчет большинства плантаторов, вообще-то, тоже.
– Все-таки не зря вы мне понравились, Чарли, – улыбнулся Вулнер.
В своем дневнике Билли записал:
Наш генерал для меня – настоящая загадка. Он требует от нас установить осадную артиллерию, все семьдесят два орудия, чтобы бомбардировать позиции, которые, как многие полагают, можно было бы взять одной одновременной атакой. О том, как нам приходится выгружать эти пушки, можно написать отдельную страницу. Мы должны устанавливать аппарели, чтобы докатить каждую до места. Глядя на все это, любой обыватель решит, что осада продлится не меньше года.
Сразу появляются вопросы. Зачем все это? Почему целью был выбран Ричмонд, а не армия конфедератов, победа над которой все равно привела бы к сдаче их столицы. Однако подобные вопросы – на мой взгляд, совершенно естественные – почему-то не возникают у сверхпреданных офицеров, которыми окружил себя наш генерал.
А загадка он для меня вот почему. Несмотря на все его бездействие, его все равно любят. Люди, которых он сам лично превратил в мощнейшую в мире армию, прозябают в праздности, хотя по-прежнему радостно приветствуют его каждый раз, когда он проезжает мимо. Может, они радуются как раз потому, что он не посылает их на смерть?
Бретт, я становлюсь злым, язвительным. Впрочем, как и многие в этой армии. Некоторые льстецы называют генерала Маленьким Наполеоном. Только боюсь, что это не похвала.
Когда в начале мая конфедераты отступили от Йорктауна, Инженерный батальон был одним из первых, кто зашел на опустевшие укрепления. Билли сразу бросился к огневым позициям, но от того, что он увидел, ему оставалось только выругаться. Огромное черное полевое орудие, направленное в воздух, оказалось не чем иным, как крашеным стволом дерева с муляжом дула на конце. Всего на позициях южан они нашли пять таких подделок.
– Бутафорские орудия! – с отвращением воскликнул Билли.
Белая борода Лайджа Фармера, основательно отросшая, колыхнулась на майском ветерке.
– «Ты влек меня, и я увлечен, – сказал он, – Ты сильнее меня – и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мной»[45]. Принц Джон – прекрасный артиллерист, – добавил он. – А еще любитель дешевых театральных эффектов. Жуткое сочетание. Интересно, это всё или они что-нибудь еще для нас приготовили?
Оказалось, приготовили. Словно желая усилить уже нанесенное оскорбление, какой-то дезертир рассказал, что Макгрудер водил своих солдат маршем по Йорктауну взад-вперед, чтобы убедить врага, что он держит оборону гораздо большими силами, чем те тринадцать тысяч душ, с которыми он теперь отступил. И пока Макгрудер удерживал противника своими дерзкими трюками, главная армия бунтовщиков отошла назад, к намного более надежным оборонительным позициям, втайне подготовленным в глубине полуострова.
Огромные орудия Макклеллана, на установку которых ушло три недели, теперь оказались бесполезными. Неторопливость Малыша Мака дала Джонстону второе преимущество – дополнительное время, чтобы привести подкрепление из западной части штата.
– Эта проклятая война может еще не скоро закончиться, – сказал Билли. – Может, у нас и больше заводов, зато у нашего противника, сдается мне, гораздо больше мозгов.
На это у Лайджа не нашлось подходящего ответа из Священного Писания.
В мае на берегу реки Пэманки Билли записал в дневнике:
Вчера вечером я видел такое, чего мне не забыть до самой смерти.
Вскоре после сигнала отбоя дела вынудили меня отправиться по дороге через невысокие окрестные холмы. Когда я поднялся наверх и оглянулся, перед моим взором вдруг неожиданно предстал весь наш огромный лагерь возле Камберленд-Лэндинга. Под угасающим небом горели сотни красных огней, похожих на огонь плавильных печей завода Хазардов. Онемев от изумления, я наконец понял, что имел в виду Лайдж, когда говорил, как обычно перефразируя Библию, что мы пришли сюда с «весьма, весьма великим полчищем»[46].
Я видел несметные ряды палаток, похожих на типи каких-нибудь кочевых племен. Чувствовал дым полевой кухни и запах конского навоза. Слышал музыку войны, и это не просто песни солдат или сигналы трубы, а ни на минуту не умолкающий гул, сотканный из топота копыт, всегда звучащего по-разному, криков дозорных, бряцания и щелканья оружия и голосов, конечно же, голосов, говорящих о доме, семьях, возлюбленных – на английском, гэльском, немецком, венгерском, шведском – таких разных человеческих языках. Два аэростата из нашего «воздухоплавательного корпуса», привязанные на ночь к деревьям, как какая-нибудь животина, парили в воздухе над святая святых – палатками тех, кто вел нас в этой войне. Яркости добавляли флаги – наши собственные, за честь которых мы сражались, и множество полковых знамен, чьи многоцветные копии гордые полковники дарили хорошеньким девушкам в бесчисленных городах и селах. Я смотрел на эти флаги и видел, как их краски сначала сливаются в алом сиянии заката, а потом угасают, становясь одинаково серыми во мраке ночи.
